Олег Смирнов - Эшелон (Дилогия - 1)

- Родить-то родишь, а что с ним делать? Кем он будет считаться, ребенок, - русским ли, немцем...

- Это был бы мой ребенок. - Эрна перестала смеяться. - И твой... Но не беспокойся, ребенка пока не будет.

"Пока-то пока, а все-таки", - подумал я, продолжая дурацки краснеть и потеть.

- Ну, не расстраивайся, мой милый, не сердись. - И Эрна поцеловала мне руку.

- Не сержусь, - сказал я, хотя действительно ощутил нечто вроде досады.

Сказанула черт-те что, а теперь целует руки - у мужика. Мда.

Ну, а ежели она и впрямь забеременеет? Родит мне наследника?

Куда я с ним денусь? И куда она денется? А руки целовать взяла за моду с тех пор, как фрау Гарниц полегчало. Я попросил полкового врача осмотреть ее. Он осмотрел, принес порошки, пилюли и мази, фрау Гарниц стала лечиться, и однажды Эрна поцеловала мою ладошку.

- Спасибо за маму. Она встает, скоро будет ходить.

А потом начала целовать мне руку после каждой нашей близости. Я сказал:

- Эрна, не надо.

Она ответила:

- Я очень люблю тебя и благодарю за все. И ты позволь мне... Позволишь?

- Ну, пожалуйста, как хочешь.

Я был не в своей тарелке. После близости я тоже бывал благодарен ей за теплоту, за ласки, за нежность. Но у самого не было потребности поцеловать ей руку. А вот она целовала. И мне было неловко, нехорошо оттого, что она испытывает эту потребность, а я нет.

- Не сердись, не сердись, - говорила Эрна, - я не рожу. Ты хороший, я не сделаю тебе неприятное... Ты очень хороший!

"Это в сравнении с другими, - подумал я. - А так - какой там хороший?"

Я поцеловал Эрну, потрепал по щеке. Она сказала:

- Петья, а правда, что нас выселят?

- Кого вас? Тебя с матерью?

- Немцев, которые живут в Пруссии.

- Откуда взяла?

- В городе все немцы об этом говорят. Нас выселят в Германию, а Восточную Пруссию заберут себе русские или поляки.

Это правда?

- Мне не докладывали, - сказал я.

- Не хочу отсюда уезжать, - сказала Эрна. - И куда столько немцев разместят?

Что верно, то верно, трудно будет разместить переселенцев - уж больно плотно населена Восточная Пруссия, она нашпигована городами, городками, селами, фольварками, на каждом шагу поселение. Да ладно, как-нибудь перемогутся, наш народ и не то вынес. За войну надо расплачиваться. Поэтому вполне возможно, что пруссаков стронут с насиженных мест.

Я подумал об этом, но Эрне ничего не сказал. Она-то при чем?

Тут ее беда, а не вина. Заварили кашу главари, расхлебывать же приходится всей нации. Эрна сказала:

- Если бы ты знал, как я ненавижу фюрера и его свору, тех, кто развязал войну. Будь они прокляты!

- Их будут судить, - сказал я. - Хотя в печати сообщалось, будто Гитлер и Геббельс покончили с собой.

- Трусы! Боялись держать ответ. Подлые трусы и убийцы! - Щеки Эрны побледнели, губы скривились. - Будь они прокляты!

И будь прокляты все мы, немцы!

Она еще сильней побледнела, плечи ее передернулись. Что же, это было прозрение, жестокое, неумолимое, запоздалое. К концу войны многие немцы стали прозревать.

Ей досталось вдоволь горького. Да и мне. Но мы живы и будем жить. А сколько людей не будет? Вот и перед ними, павшими товарищами, я также виноват. Может быть, я должен был погибнуть заодно с ними. Временами я почти уверен в этом. А временами чертовски хочется жить, радоваться жизни и брать от нее все, что положено живущему на земле.

Разговор с Трушиным. О чем? Не о чем, а о ком. Об Эрне.

Трушин сказал мне как бы невзначай:

- Расстанься с немочкой, Петро. Что, русских баб не хватает? Оглянись вокруг...

- Хватает. Но пойми, так получилось. Прикипел к ней. Временами мерещится: люблю ее, немку, по-настоящему...

Сказал и вспомнил: по-настоящему - это ее выражение, Эрны.

Трушин сморщился.

- Вот уж точно: тебе мерещится! Осенись крестом - и сгинет наваждение!

Изволит шутить? И отчего затеял этот разговор? По собственной инициативе? Вдруг озарило:

- Тебя замначподива подбил?

Трушин малость смутился:

- На данный разговор? Ну, он, что из этого?

- Ничего... Но можете вы понять: немка тоже человек?

- Кто ж спорит, человек. Однако время, ситуация неподходящие...

- Мы всегда интернационалисты!

- Даешь, Глушков! Нашел на чем демонстрировать интернационализм! По-твоему выходит, ласкать немочку - святое даже дело...

- Ничего не выходит. - И я смутился. - Просто так получилось... И к тому же немки и немцы начнут меняться после войны...

- Дай-то бог.

- Я в том уверен...

- Слушай, Петро, ты же всемирно известный скромник по женской линии. Соблазнила тебя, что ли?