Олег Смирнов - Эшелон (Дилогия - 1)

- Ты с ума сошел! Ты утонешь! Надо же - удрал без спросу один к морю! Как с цепи сорвался! У тебя глаза абсолютно дикие!

Так кричать мама может, если очень рассержена, вообще же она не повышает тона. А глаза у пего, быть может, и были дикие - от счастья. Он и улыбнулся от счастья - широко, белозубо, задвигав носом. Мама сказала:

- Он еще улыбается, проказник... Чтоб это было у меня последний раз, побеги твои!

Опа с трудом увела его домой, пообещав, что после завтрака они придут на пляж. И пушистый песик кивал мордой, словно подтверждая: придем, придем, не беспокойся. Петя тягуче сплюнул и сказал:

- Ну...

- Перестань плеваться и нукать. Говори "да", а не "ну"!

Что?

- Чего мне сбегать, когда море под боком...

И мама перестала сердиться, потрепала его за волосы.

- Сынок, ты доволен, что мы сюда приехали?

- Ну! - И он сплюнул.

Мама посмотрела на него, вздохнула и промолчала: она знала, что говорить "ну" вместо "да" и сплевывать для Пети своего рода удовольствие. И только опять потрепала его.

Так они стали жить в Гагре. Городок, а точнее - поселок, лепился, вытягиваясь, на узкой равнине, равнина была зажата между хребтом и морем. Стоял октябрь, а жарило, как в разгар российского лета. Солнце по утрам выкатывалось из-за горной гряды, поросшей непроходимыми лесами, в которых не усматривалось ни одного желтого пятнышка, и затопляло все палящим светом - море света! Солнце катилось по безоблачному небу медленно, как бы желая подольше покрасоваться и отдать весь ласковый и злой жар. По вечерам, раскаленное до алости, оно опускалось за горизонт, тонуло в море; утонув до половины, напоминало по форме стог, утонув на две трети - юрту; потом алела скобочка - как обрезок месяца. А потом и пи скобочки, но по небесам бродили отсветы; багровые превращались в лиловые, лиловые - в лимонные, лимонные поглощала темнота. Она наступала сразу, обволакивая море, горы, домики среди виноградников, хурмы, инжира, яблонь и груш, кривые улочки, мостки, заборы, веерные пальмы (и впрямь ветви как веер у Лидии Васильевны), банановые пальмы (ветви как слоновые уши), эвкалипты (кора облезла, висит, как у бродяги лохмотья, а обнаженная сердцевина белая, будто березовый ствол), островки пампасскон травы (метелки, словно у камыша), бамбуковые рощицы, магнолии, кактусы, цветочные клумбы. Эта обрушившаяся лавиной темнота была необоримой, хотя были лупа и звезды. Темнота приторно пахла цветущей маслиной и переспелым черным виноградом, трещала цикадами, пела гортанным голосом подвыпившего гуляки, гудела нетерпеливыми автомобильными гудками.

А утречком солнце опять всплывало пад зубчатой грядой, и Петя радостно поражался: тонет в море - всплывает в горах!

Впрочем, и солнце, и горы, и домики, и зелень - все было прекрасно, лишь дополняя чудо. Чудо же было одно - море.

Мать и сын ходили к морю трижды на дню - после завтрака, обеда и ужина. Но ночью, во сне, Петя не расставался с чудом ни на минуту: он лежал на топчане - и глядел на море, сидел на нарапете - и глядел на море, шел вдоль кромки - и глядел на море, плескался у берега - и глядел на море. Насмотреться на него Петя не мог и ночью, во сне, повторял то, что делал днем, наяву.

Когда море было доброе, спокойное, оно бережно несло на себе суда, людей и дельфинов; днем было теплое, млелое, вечерами курилось в охолодавшем воздухе, неся на себе блескучую лунную дорожку.

Полуденное солнце пронзало толщу воды, и она переливалась, меняла цвет - зеленый, голубой, синий, пенно-радужный, - а то вдруг все краски смешивались в одну, которой и названия нет.

Если было безоблачье, вода становилась еще синей от отраженного в ней неба, если хмарь, море становилось еще свинцовей от отраженных туч. Под дождинками оно словно кипело, при грозе молнии впивались в его поверхность, гасли без следа. В шторм ревело, гнало высоченные волны, ветер срывал барашки, и тысячетонный прибой сотрясал набережную. Петя любил море и в шторм, норовя подойти поближе, чтобы ощутить на губах гневные соленые брызги. Хотя мама не пускала его и страх не пускал.

Море было изменчивое, каждый раз неожиданное. Поэтому и мальчик каждый раз, увидав его, задыхался от счастливого волнения, как будто знакомство происходило впервой. И Лидии Васильевне надоело это видеть. Сначала она щадила сына, посмеивалась про себя, но впоследствии, окончательно закиснув в этом забытом боженькой райском уголке, стала выговаривать не без раздражения:

- Петенька, нельзя же быть столь впечатлительным и, если хочешь, сентиментальным... Ты мужчина, закаляй характер!