Олег Смирнов - Неизбежность (Дилогия - 2)

Ура! Свершилось! И мир уже не наступает, а наступил! Для этого мы не жалели сил. труда и самой жизни. С великой Победой, с миром во всем мире. Ура!

Ближе к вечеру, перед ужином, офицеры батальона, как водится, обмывали награды. Чтоб не заржавели! Их опустили в котелок с водкой, затем вынули, обтерли и надели, а водку эту разлили по стаканам. Я был радостен, счастлив, уверен в будущем - безоблачном и бесконечном. Бесконечном! хотя я и разумел, что на смену нам в обусловленный срок придут новые поколения. Но ведь это будет не кто иной, как наши дети и внуки. Пусть же они окажутся лучше, чем мы!

Принялись петь хором фронтовые песни: "Землянку", "Темную ночь", "Офицерский вальс", "В лесу прифронтовом", а затем сольно, по кругу, каждый пропевал первый куплет того, что желалось, и как бы передавал эстафету соседу. Дошла очередь и до меня, я вполголоса затянул: "Утро туманное, утро седое..." - л так далее. Спел - и слезы выступили. Не у слушателей, а у меня.

Такой чувствительный стал Глушков, старший лейтенант...

И уходило в сгущающуюся за окопным стеклом темноту и в историю третье сентября одна тысяча девятьсот сорок пятого года, День Победы над империалистической Японией, провозглашенный первым днем мира на земле. И будто куда-то уходили - в вечернюю ли темень, в историю ли офицеры-однополчане, от взводного до комбата, сидящие за одним со мной столом, молодые, полные жизненных сил. Нет, конечно, никуда они по уходили ни на миг - были близко от меня, пели, перебрасывались шутками и улыбками. Никогда не уходите, дорогие мои, и будьте со мной вечно! Как я без вас?

Ах, как я любил тех, кто находился со мной рядом в этот незабываемый вечер! Эти ребята - кто постарше меня, кто моложе - прошли две войны, вынесли такое, что и представить невозможно. Как и солдаты, которые тоже празднуют сейчас победу.

Так будьте же счастливы навеки, боевые друзья! Захотелось вдруг поцеловать Федю Трушина, друга ситного, коего люблю более всех и неизвестно за что! Но я, слава богу, не полез слюнявиться.

Только поглядел на Федора, надо полагать, выразительно.

А затем поглядел в оконце и увидел: белые, зеленые, красные ракеты, очереди словно раскаленных трассирующих пуль полосуют небо. Я перекричал застольный шум:

- Товарищ комбат! Наши уже салютуют!

Комбат, получивший майора, повернулся ко мне всем туловищем и сказал спокойненько:

- Не суетись, Глушков. Дай допить чарку... Втемяшилось?

- Втемяшилось, товарищ майор!

Комбат улыбнулся - глазами.

Мы высыпали во двор. Крики, шум-гам, песнп, хлопкп ракетниц и пистолетов, треск автоматных и пулеметных очередей, - китайское небо этакого не видывало! Я расстегнул кобуру, вытащил ТТ, и мой слабый пистолетный хлопок утонул в общей пальбе.

Разрядил пистолет и подумал: "Вот теперь-то это последние выстрелы на земле". Я проверил магазин, капал ствола - пусто, чепе исключается, спрятал пистолет в кобуру, для чего-то похлопал по ней и глубоко-глубоко вдохнул. Какой же чудесный был воздух! То ли медвяный, то ли полынный, да, наверное, в нем было больше полыни, по нынче ее запах не тревожил. Так легко на сердце бывает редко...

Ракеты в темнеющем небе отгорали, рассыпая брызги, а трассирующие пули прочерчивали свой след, будто падучие звезды.

Да и то сказать: пора звездопада, и, когда на какое-то время пальба прекращалась, с неба и впрямь срывались звезды. Или это всетаки были припозднившиеся, шальпые пули? Звездопад, звездопад - что может быть грустнее? Но мне не было грустно. Совсем наоборот!

Вернулись в комнату, за стол. Комбат приказал:

- Наполнить посуду!

Приказание немедля выполнили. Майор возвысился над нами своей точеной фигурой-рюмочкой, пламенея обожженным, стянутым рубцами лицом, повертел стакан так и эдак и сказал:

- Предлагаю выпить за пас с вами!

Я опять подумал: я живой! И тут ко мне подсел Федя Трупшн, вновь испеченный капитан с заранее припасенными погонами, чокпулся:

- Будь здоров, Петюня!

- Будь здоров и ты, Федюня!

Мы подмигнули друг дружке, посмеялись.

А назавтра мы читали в "дивизионке", слушали по радио о том, как происходило подписание акта о безоговорочной капитуляции Японии, разглядывали фотоснимки в центральных газетах.

И я живо представил себе всю эту церемонию - недаром комбат попрекал меня богатым воображением. Еще бы, как сочинять стишки без воображения? Поэт я липовый, а насчет воображения... вообразил себя стихотворцем. Смешно!

Вот что примерно вырисовывалось в моем представлении. Второе сентября. Токийская бухта. Американский линкор "Миссури", за которым когда-то безуспешно охотились камикадзе, стоит на якоре. На его борту представители военного командования союзников, гости, корреспонденты. На катере доставляют японскую делегацию - одиннадцать человек, дипломаты и военные. Сопровождаемый своей свитой, к столу приближается, хромая, грузно опираясь на палку, министр иностранных дел Сигэмицу и с ним - генерал Умэдзу, начальник генштаба Японии. Пять минут всеобщего молчания - минуты символического позора. Японские дипломаты в черных костюмах и цилиндрах, военные с орденскими планками стараются держаться прямо, но эти м и нуты позора будто сутулят их, давят к палубе. Генерал Макартур произносит речь: "Мы собрались здесь - представители главных воюющих держав, чтобы заключить торжественное соглашение, при помощи которого мир может быть восстановлен. Проблемы, влекущие за собой противоположные идеалы и идеологии, были решены на полях сражений всего мира и поэтому не являются предметом наших обсуждений и дебатов..." Какие уж тут дебаты! Безоговорочная капитуляция - вот и весь сказ. Генерал Макартур говорит сурово. Суровое лицо было и у маршала Жукова, когда подписывался акт о безоговорочной капитуляции Германии. А как же иначе? Жестом Макартур показывает японцам: подойдите к столу.