Борис Соколов - Михаил Тухачевский - жизнь и смерть «красного маршала»

Однако заняться воспитанием Ирины Тухачевскому, к несчастью, было не суждено. Всё испортил неожиданный визит в лесничество Чернолусской. Она представилась сестрой Тухачевского и вызвала Лику на приватный разговор. Уже во время этого разговора Анна Михайловна поняла, кем именно является неожиданная гостья, хотела помешать беседе, но дверь в комнату была заперта на ключ. Через час Татьяна вышла и молча покинула дом. После ее ухода Лика сказала Анне Михайловне: «Да что ты, тетя… Неужели вы думали, что я не знала о ней еще тогда… Только, предупреди дядю — я ей дала слово, что Михаил Николаевич не узнает о том, что она была здесь… И потом, не надо нового скандала…» Вечером приехал Тухачевский. Он пытался выглядеть веселым, только прятал под скатертью руку со свежими продольными царапинами — вероятно, след бурного объяснения с Чернолусской. Михаил Николаевич заночевал в лесничестве. Перед сном Анна Михайловна спросила мужа: «Ты думаешь, что она его любит и простила ему еще тогда, когда узнала?» — «Она не простила… Может быть, она его любит, но между ними стало еще что-то другое… Она все равно уйдет от него…»

Так и случилось. Через месяц Лика с дочерью уехали к бабушке в Харьков. С тех пор Тухачевский видел Ирину не чаще, чем раз в полгода, но никогда не встречался при этом с ее матерью: Лика не выходила к нему. Вскоре дочь умерла от дифтерита. Разошедшиеся супруги встретились на ее похоронах. Телеграмма о болезни Ирины не застала Тухачевского на месте, и он увидел дочь уже в гробу. Дома Михаил Николаевич увидел вязаные башмачки Ирины и взял их себе. С тех пор, по уверению Лидии Норд, он всегда носил их с собой на память о дочери и Лике. Много лет спустя, в 1931 году, незадолго до отъезда из Ленинграда в связи с назначением в Москву, Тухачевский, доставая из кармана рецепт, выронил на пол конверт с Ириниными башмачками. Потому, как смутился при этом Михаил Николаевич, по тому, как сразу бросился к выходу и ни с того ни с сего ударил ногой попавшийся на пути маленький круглый столик, да так сильно, что столик отлетел к печке и раскололся, Лидия Норд поняла, что Лику он все еще любит. Да и предшествовавшая скандалу реплика свояченицы о том, что Лика вполне счастлива со вторым мужем, вызвала слишком раздраженную реакцию, показавшую, что ко второй жене Тухачевский все еще неравнодушен. «Счастлива? — рванул он пояс. — Но только он ей не муж… Да… Да!.. Не муж! Пусть она не забывает, что мы были обвенчаны… Она может иметь двадцать гражданских разводов, но в глазах церкви и перед лицом Бога останется на всю жизнь моей женой. Спроси священника, „верующая“ женщина». Лидия Норд не могла скрыть своего удивления: «В глазах церкви — может быть… А Бог правду видит. И мне кажется очень странным, когда коммунист начинает вдруг апеллировать к церкви и к Богу». Действительно, для правоверного атеиста Тухачевского каким-то неестественным кажется обращение к Богу в минуту душевного смятения. Но, возможно, в глубине сознания у Михаила Николаевича оставалось чувство богооставленности, некие остатки религиозного чувства, которого не вытеснила полностью коммунистическая идея? Может быть, отсюда, из стремления заглушить внутренний зов к Богу, идет его издевательство над обрядами и догматами, как христианскими, так и мусульманскими, о котором рассказывают мемуаристы? Как вспоминает генерал-майор Н. И. Корицкий, однажды в 18-м во время боев в Поволжье кто-то из сослуживцев привез Тухачевскому «широченный татарский халат. Михаил Николаевич облачился в него, соорудил из полотенца подобие чалмы и, усевшись по-турецки, стал на татарском языке призывать правоверных к молитве — ни дать ни взять муэдзин на минарете». А позднее в Смоленске старожилам запомнилось, как Михаил Николаевич гулял по городу со своей собакой по кличке Христосик.

Кстати, с помощью эпизода с башмачками и разбитым столиком Лидия Норд, хотя и очень своеобразно, но вводит в свои воспоминания близкую к истинной, скрытую датировку событий, замаскированную лежащей на поверхности вымышленной хронологией. Она утверждает, что отъезд Тухачевского из Ленинграда и его назначение в Москву, равно как и сцена с башмачками, произошли в 1925 году, еще до последовавшей в этом же году смерти Фрунзе. Однако в начале повествования свояченица маршала проговаривается, что этот эпизод относится ко времени через двенадцать лет после кончины дочери Тухачевского. По всем данным, знакомство и свадьба Михаила Николаевича и Лики состоялись зимой 1920/21 годов, так что умереть Ирина могла никак не ранее 1922 года, уже во время вторичного командования ее отца Западным фронтом. Между тем, Тухачевский возглавлял Ленинградский военный округ в 1928–1931 годах. Следовательно, история, рассказанная Лидией Норд, случилась в 31-м году. Возможно, говоря о сроке в двенадцать лет, она невольно немного сдвинула события, приурочив их к 1934 году — году отъезда из Ленинграда ее мужа Б. М-. Фельдмана.