Борис Соколов - Михаил Тухачевский - жизнь и смерть «красного маршала»

Вернемся к прерванному разговору Тухачевского и Сталина. „Я не понимаю, почему это опасно для нас, — возразил на последние слова Тухачевского Сталин, — наши командиры ведь тоже ездят в Германию“. Тухачевский махнул рукой: „Вы штатский человек и поэтому понять вам трудно“. У Сталина забегали на щеках желваки. Воцарилась некоторая неловкость. „Я считаю, что Михаил Николаевич во многом прав, — сказал старший Куйбышев, — немцам палец в рот класть нельзя. И надо нам будет обо всем этом крепко подумать… Ну, а сейчас выпьем за нашу доблестную Красную Армию, которая, в случае чего, даст отпор всем врагам“.

Так удалось замять крайне неприятный разговор. Он доказывает, что в 20-е годы Сталин еще не воспринимался ни в армии, ни в партии в качестве „живого бога“. С ним спорили, ему возражали, иногда больно задевая сталинское самолюбие. То, что Тухачевский действительно в ту пору опасался слишком тесной дружбы с Германией, подтверждается не только мемуарами Лидии Норд, но и его собственной неопубликованной работой „Будущая война“. Она относится к 1928 году, когда в советско-германских отношениях, казалось, всецело господствовал „дух Рапалло“. Тухачевский же предупреждал: „Германия явится важным (если не важнейшим) звеном в цепи предполагаемого антисоветского блока… Без ее участия империалистическая интервенция в СССР немыслима. Поэтому правильно будет сигнализировать непосредственную угрозу войны именно в тот момент, когда к антисоветскому блоку примкнет Германия“.

Тогда, у Куйбышева, Сталин сделал вид, что ничего не произошло, но в душе наверняка затаил злобу на Тухачевского. Особенно должно было задеть замечание насчет „штатского“. Ведь Иосиф Виссарионович считал себя одним из отцов Красной Армии, со временем присвоив себе все заслуги Троцкого в военном строительстве. И всегда уделял вооруженным силам повышенное внимание. А тут о его способностях понимать военное дело отозвались весьма пренебрежительно. Вряд ли мог он такое забыть и простить. Но в 1932 году вдруг сделал вид, что забыл и простил. Почему?

И вообще — отчего Сталин первоначально отверг предложения Тухачевского, хотя они целиком лежали в русле его, генсека, планов по созданию мощной Красной Армии для экспорта „пролетарской революции“ в Западную Европу и Восточную Азию? Иначе для чего Иосифу Виссарионовичу ускоренными темпами на костях крестьянства создавать тракторостроительную (она же — танкостроительная) и авиационную промышленность, благодаря которой к началу второй мировой войны Красная Армия имела танков и боевых самолетов больше, чем все другие армии мира, вместе взятые? Неужели Сталин не понимал, что Тухачевский — его соратник? Подозреваю, что все превосходно понимал. Просто Сталину захотелось поиграть в „доброго царя“ и „лихих бояр“ — Ворошилова и Шапошникова. Тем более что необходимые мощности военной промышленности еще не были созданы и с реализацией предложений Тухачевского можно было годик повременить.

На посту начальника вооружений и заместителя наркома Тухачевский начал практическую деятельность по реорганизации и перевооружению Красной Армии. Основные принципы программы реформ были изложены им в рукописи „Новые вопросы войны“, начатой еще в Ленинграде весной 31-го. Зарисовку того, как Тухачевский создавал первые главы этой работы, сделала в своих мемуарах Лидия Норд. Замечу, что поведение Михаила Николаевича в изображении его свояченицы — это почти что поведение Ленина из известного анекдота: „Жене скажу, что пошел к любовнице, любовнице — что жена не отпускает, а сам в библиотеку — и писать, писать, писать…“. Вот что рассказала нам мемуаристка: „Помню, в этот день был какой-то праздник и мой муж был свободным. Я подговорила его поехать навестить наших друзей. Но около одиннадцати часов дня зазвонил телефон, и муж… объявил, что через двадцать минут ему будет подан автомобиль и он срочно выезжает в однодневную командировку. Не успело пройти и десяти минут с момента его отъезда, как раздался звонок, и я услышала в прихожей голос Михаила Николаевича. Когда он вошел в столовую, держа в руках туго набитый портфель, то по его лицу я догадалась, что он намерен устроить мне какую-то „пакость“, и я приготовилась к „бою“. На мое сообщение, что муж уехал в командировку и я тоже собираюсь в гости, он мне ничего не ответил, как будто это не относилось к нему, и, подойдя к двери кухни, вызвал прислугу.

„Если кто-нибудь придет или будет звонить по телефону, то вы, Ксения, скажите, что никого нет дома, — приказал он. — Нет, я вовсе не сошел с ума, — и, повернувшись снова к Ксении, добавил: — Помогите мне, пожалуйста, убрать все со стола. Скатерть тоже. И вот этот столик надо также освободить. Послушай, — обратился он ко мне, — довольно шипеть. Ты мне обещала, что докажешь свою дружбу. Вот за доказательством ее я сегодня и явился. А Николаю (этим вымышленным именем Лидия Норд называет своего мужа. — Б. С.) я устроил командировку. Ничего плохого для него в этом нет — он проездится и увидит больше интересного и полезного, чем там, куда ты его тащила…“