Еремей Парнов - Посевы бури - Повесть о Яне Райнисе

— Гуклевен! — Он ударил в звонок и, когда агент, по обыкновению, неслышно вошел, поманил его пальцем. — Пока он будет сочинять свой мемуар, вы, Христофор Францыч, разработайте приемлемый для нас вариант. Понятно? Пусть полежит наготове, а в нужный момент он подпишет.

— Слушаюсь, Юний Сергеевич, — почтительно склонил жирно набриолиненную голову потомок рижского палача. — Усмирен? — Он кивнул на дверь, за которой скрылся Сталбе.

— Станет как шелковый, — безмятежно отозвался шеф жандармов. — Первый доклад я ожидаю завтра к утру, — звеня шпорами, приблизился он к настенному календарю и властно сорвал листок.

Опережая путь солнца от тревожных берегов Амура до башен лифляндской столицы, на стене утвердился новый, января 1905 года девятый день.

Ветер летит по пустым площадям. Завивает воронками хрустящую снеговую крупку. Сметает ее с обезлюдевших улиц. Сомкнуты ставни. Опущены жалюзи. Колючее, удивительно маленькое солнце одиноко уходит в беспредельную высоту, как сорвавшийся с тросов воздушный шар. И синева такая, что страшно. Отрешенная, пустая, стужей дышащая синева иных, незнакомых миров. Ни облачка в разреженной атмосфере, ни чайки. Только клочья бумаги летят по ветру, только скрипя поворачиваются ржавые флюгера. На залитые безжизненным светом мостовые падают черные, геометрически четкие тени домов.

Но закатилось солнце, и угасла невероятная по краскам заря. Ветер внезапно утих. Стало теплее. Посыпался медленный липкий снег. Тихо было на берегах Даугавы в канун страшного дня.

На святки, за три дня до Кровавого воскресенья, на Неве у Зимнего дворца имела быть традиционная церемония по случаю праздника крещения. Из Иорданского подъезда, окруженный парадной свитой и духовенством в праздничных белых ризах, вышел его величество и направился в специально сооруженную ледяную беседку, где все было приготовлено к обряду освящения вод. Пушки на стене Петропавловской крепости дали торжественный залп, и митрополит в клобуке приступил к совершению церемонии. Опять прогремел артиллерийский салют, и морозная дымка за рекой окрасилась сизыми разводами пороховой гари. А третий залп чуть не стал для венценосца роковым. То ли по чьему-то разгильдяйству, то ли по злому умыслу одно из орудий оказалось заряжено боевым снарядом. Взметнув к небу столб воды и ледяной крошки, он разорвался у самого входа. Обер-церемониймейстер двора граф Пален схватился за сердце. По столице поползли глухие злобные толки. Государь держал себя с мужественной сдержанностью. Отбыв в Царское Село, он занялся любимым делом: пошел стрелять ворон. Но было холодно, и птицы куда-то попрятались.

О том, что должно было случиться в воскресенье, он знал. Дядя, великий князь Владимир Александрович, уверял, что все закончится как нельзя лучше.

Больше двенадцати тысяч войска находилось в полной боевой готовности, и весь путь, который предстояло пройти рабочей депутации к Зимнему дворцу, был досконально известен Департаменту полиции.

Стараясь предотвратить трагическую развязку, к министру внутренних дел Святополк-Мирскому приехал с группой художников, писателей и ученых Максим Горький.

Министр отделался вежливыми, ничего не значащими словами и порекомендовал обратиться к Витте.

— Не имею полномочий, господа, — сказал Сергей Юльевич. — Всю полноту власти по поддержанию порядка в столице государь доверил его императорскому высочеству Владимиру Александровичу. Попытайтесь уговорить рабочих, господа.

Остановить демонстрацию было уже невозможно. Большевики приняли решение идти вместе с рабочими, притом без оружия, чтобы не дать повода для провокаций. Утром по установленному маршруту с рабочих окраин двинулись колонны людей. Старики несли иконы и убранные вышитыми полотенцами царские портреты. В толпе было много женщин и празднично наряженных ребятишек.

Страшный лик византийского Спаса качался в морозном дыму над запруженными улицами.

— Ну, пошли с богом!

— Спаси, господи, люди твоя и благослови достояние твое!

Первые выстрелы прогремели возле Нарвских ворот. Сразу же после полуденного сигнала петропавловской пушки. Двумя часами позже, когда главная колонна подошла к Зимнему, открыли огонь семеновцы и преображенцы из второго батальона. Потом пустили конницу. Казаки полосовали шашками случайных прохожих. Клонились к земле и падали под копыта лошадей иконы и хоругви. Ломая голые ветви деревьев Александровского сада, падала на заснеженные клумбы любопытная до зрелищ ребятня. Жуткими, диковинными цветами загорелся нетронутый снег. Отполыхал тяжелый ранний закат, и замерзшие пятна сделались почти такими же черными, как остывшие тела на улицах и площадях. Черным-черно было в глазах. Одичалая вьюга летела по Невскому, Морской и Гороховой, ставшими кладбищами, по набережной Мойки, Малому проспекту, Четвертой линии. Исполинским склепом высился Казанский собор. Колонны его были изъязвлены пулевыми выбоинами. Долгий, медленно замирающий стон плыл над заставами Нарвской и Выборгской.