Михаил Лобанов - Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи

Смирнов по возвращении из-за границы рассказал об этом своем разговоре мне, Мрачковскому, Тер-Ваганяну, Яцику. Нужно сказать, что мы не имели никаких оснований расценивать эти разговоры Седова как политическую директиву о переходе к террору, а расценили это как личное высказывание Седова, достаточно безответственного и вообще любителя разглагольствовать.

Позднее мы получили, насколько не изменяет мне память, всего 2 или 3 номера бюллетеня, издаваемого Троцким в Берлине.

…Одно информационное письмо о положении в СССР было послано Троцкому Смирновым в 1932 году. В этом же году было получено письмо от Троцкого через Гавена с оценкой политического положения в стране, с указанием на все возрастающую опасность роста фашизма в Германии. Тогда же Гавен передал Смирнову устно следующее:

Троцкий говорит о том, что «надо действовать решительно, иначе будет поздно». Письмо было прочитано мне, Тер-Ваганяну, Яцику и было тут же уничтожено.

Ничего нового Троцкий в смысле политической платформы не сказал. Переданное устно его указание о необходимости действовать мы поняли как указание о том, что единственный способ смены руководства — это террор. Но еще раз повторяю, насколько мне не изменяет память, Смирнов передал со слов Гавена именно в такой формулировке, как сказано выше, а не в виде прямой директивы о переходе к террору…

…Имели ли место террористические настроения в рядах троцкистов?

Отношение к террору Смирнова И. Н., насколько мне известно, было отрицательным. Из высказываний на эту тему со стороны Смирнова могу привести следующие:

1. После получения сведений по делу Эйсмонта Смирнов по этому поводу сказал: «Эдак, пожалуй, Сталин будет убит».

2. Когда Мрачковский вернулся с приема от Сталина, где он был с ним с глазу на глаз, он рассказал нам о своем разговоре со Сталиным, в частности, отметив свое удивление по поводу того, что Сталин был осведомлен о всех деталях хода строительства Байкало-Амурской магистрали. В связи с этим и Смирнов, и Мрачковский говорили о необычайной работоспособности и умении Сталина схватить основное. Причем после Мрачковский сказал: «Вот, мол, как просто было ликвидировать Сталина». На это Смирнов ответил, что да, но мы ведь этого делать не можем.

На мой вопрос, зачем нужна эта безответственная болтовня, раз мы на этот путь не становимся, и Смирнов, и Мрачковский мне ответили: «Но ведь это же только между нами».

Я думаю, что и этот факт нельзя рассматривать как проявление террористических настроений в нашей среде.

3. Как-то однажды, когда была получена информация о перегибах, имевших место в связи с коллективизацией по ряду областей, и особенно в Казахстане, Смирнов по этому поводу сказал: «За этакие дела убить мало» (по отношению к Сталину).

Опять и такой факт я не могла расценивать как проявление террористических настроений.

…Основной причиной, почему троцкисты не пошли на террор, было то, что, во-первых, и к Сталину отношение было двойственное: понимали, что он проводит политическую линию правильную, как ни возмущайся перегибами в деревне. А трудности проведения коллективизации для нас были достаточно ясны (многие из нас сами принимали участие в той работе — письма 25-тысячников проходили все до одного через мои руки, я в то время работала в хлебопункте на группе связи с 25 000 и делала ежедневные сводки из этих писем для Политбюро и неоднократно бывала в деревне).

Во-вторых, политической линии другой не было,

Заканчивая вопрос об отношении к террору, я хочу сказать, что, конечно, такое отношение к Сталину могло создавать предпосылки для возникновения террористических настроений как в троцкистской среде, так и в ряде других оппозиционных групп, но с оговоркой, что если это и было предпосылкой; то только в отношении Сталина, но отнюдь не в отношении других руководителей партии и Советской власти.

…ХОД СЛЕДСТВИЯ И ФОРМЫ ДАВЛЕНИЯ

О ходе следствия я могу говорить только по отношению к себе. Физическое воздействие места не имело. Моральное воздействие сводилось к одному — нам говорили: начали разоружаться, разоружайтесь до конца. Те показания, которые мы от вас требуем, нужны партии.

Перед началом следствия меня вызывал Ежов. Он в то время еще работал как секретарь ЦК. Он передо мною поставил вопрос: «Будешь ли говорить правду и будешь ли говорить все?» Я ответила ему положительно. И только позднее, уже в ходе следствия, я поняла, какая нужна была правда и что такое «все», но ведь это было требование секретаря ЦК, а в том, что Лулов (мой следователь) и Молчанов (один из руководителей НКВД. — Ред.) проводили линию партии, у меня сомнений не было. В отдельные моменты, когда у меня такое сомнение возникало, Лулов вызвал Молчанова, и тот подтверждал.