Поскольку советские граждане, особенно с репутацией Маяковского, за границей часто наталкивались «на разные неприятности», Луначарский обратился в советский МИД с просьбой выдать Маяковскому служебный паспорт. Такие же документы были, вероятно, выданы и Лили и Осипу.
К этому моменту положение Маяковского в советской литературе было настолько исключительным, что он считался чуть ли не национальным достоянием; по крайней мере так к нему относился Луначарский. Однако какими были истинные цели его поездки? Более семи из десяти недель, проведенных в Германии, он находился на курортах и пляжах. Всего один раз он выступал с чтением стихов (в Берлине) и написал только два стихотворения — «Нордерней» и «Москва — Кенигсберг», которые к тому же не имели никакой пропагандистской ценности на Западе, поскольку печатались только по-русски.
Действительно ли Маяковский поехал в Берлин для пропаганды советской литературы? Или поездки за границу уже стали для него необходимостью, своего рода передышкой? Многое говорит именно об этом. «Мне необходимо ездить, — заявил он позже. — Обращение с живыми весэами почти заменяет мне чтение книг». 15 сентября, в день отъезда из Берлина, он отправил письмо Давиду Бурлюку в Нью-Йорк. Он с удовольствием приехал бы навестить его «через месяца два-три», если Бурлюку удастся устроить ему американскую визу. «Сегодня еду на 3 месяца в Москву», — пишет он — значит, следующая поездка за границу, будь то Америка или нет, уже была запланирована.
Показательный суд
Маяковский вернулся в Москву 17 или 18 сентября. На следующий день Краснощекова арестовали, обвинив в ряде проступков: он якобы давал ссуды своему брату Якову, директору предприятия «Американско-российский конструктор», под слишком низкий процент, устраивал пьянки и оргии в гостинице «Европейская» в Ленинграде и платил цыганам, развлекавшим компанию, чистым золотом. Кроме этого, его обвиняли в том, что он отправлял зарплату от Русско-американской индустриальной корпорации (200 долларов в месяц) жене (которая вернулась в США), покупал любовнице цветы и меха на казенные средства, снимал дорогую дачу и содержал не менее трех лошадей. К этому времени Ленин уже был настолько болен, что не смог бы заступиться за Краснощекова, даже если бы хотел.
Арест Краснощекова стал настоящей сенсацией. Впервые обвинение в коррупции было предъявлено коммунисту, занимавшему столь высокое положение, и это бросало тень на весь партийный аппарат. Для предотвращения кривотолков комиссар Рабоче-крестьянской инспекции Валериан Куйбышев сразу после этого ареста заявил, что «установлены бесспорные факты преступного использования Краснощековым средств хозяйственного отдела в личных целях, устройство на эти средства безобразных кутежей, использование хозяйственных сумм банка в целях обогащения своих родственников и т. д.». Утверждалось, что Краснощеков «преступно нарушил доверие, выраженное ему, и должен понести суровую кару по суду».
Иными словами, Краснощеков был осужден заранее. Об объективном судебном разбирательстве речь не шла, целью являлось создание прецедента: «Советская власть и коммунистическая партия будут больше, чем когда-либо, суровой рукой уничтожать уродливые проявления нэпа и сумеют напомнить успокоившимся на прелестях капиталистического бытия господам, что они живут в рабочем государстве, возглавляемом коммунистической партией». Аресту Краснощекова придавали настолько большое значение, что речь Куйбышева опубликовали одновременно в «Правде» и в «Известиях». Куйбышев тесно дружил с прокурором Николаем Крыленко, который годом ранее выступал обвинителем против эсеров и который со временем превратит показательные суды и сфабрикованные обвинения в чистое искусство.
Когда арестовали Краснощекова, Лили и Осип еще были в Берлине. В письме, которое Маяковский написал им спустя несколько дней после его ареста, эта сенсационная новость обходится полным молчанием. Он сообщает им имя сотрудника посольства в Берлине, который может дать разрешение на ввоз в Россию мебели (по-видимому, купленной в Берлине), рассказывает, что белка, обитающая у них, по-прежнему жива и что Лева Гринкруг в Крыму. Единственное важное сообщение — что он был у Луначарского, чтобы обсудить «Леф», и что по этому же вопросу он собирается к Троцкому. О событии, которое обсуждала вся Москва и которое в высшей степени касалось Лили, — ни слова.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу