Лазарь Каганович - Молотов. Второй после Сталина

Не берусь изложить весь ход его речи, скажу о том, что врезалось мне в память.

Прежде всего Хрущев пытался «разжевать» для художников, писателей и артистов многое из того, что он говорил о культе личности Сталина на XX съезде партии, с той разницей, что там он читал, а здесь «выражался» устно — экспромтом, а потому это выглядело более «изящно».

Надо сказать, что «жареные» места были восприняты некоторой частью аудитории как приятное блюдо, за которое они готовы были бы выдать даже ему звание «лауреата по изящной словесности». Помню, когда Хрущев подчеркнул виновность руководителей ЦК, а именно Молотова, в зажиме именно русской литературы и искусства, писатель Соболев особенно вышел из «морских берегов» и, как моряк, дошел чуть ли не до «морского загиба». Но у большинства это вызвало не только замешательство, но и недовольство, не говоря уже о присутствующих руководящих партийных кадрах.

Нападение Хрущева на члена Президиума ЦК Молотова в среде беспартийной интеллигенции было из ряда вон выходящим фактом и имело далеко идущие цели. Недаром говорится: «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке».

Следующим «номером» его выступления была уже критика некоторых писателей — тоже с определенной подборкой. Помню, что экстравагантными объектами его атаки были две женщины-писательницы: Мариэтта Шагинян и поэтесса Алигер. Я не буду излагать содержание его критики в их адрес, но, во всяком случае, это не было защитой партийноленинских позиций в литературе и искусстве. Надо им обеим, и Шагинян и Алигер, отдать должное — они выступили после его речи и смело, и логично, возражая Хрущеву. Помню, какой всеобщий смех вызвали первые слова пухленькой и миловидной Алигер, когда она, повернувшись к Хрущеву, сказала: «Вот видите — это я и есть та самая страшная Алигер!» Во всяком случае, как ни старалось после этого «обеда» ближайшее окружение Хрущева расписывать его речь, она внесла смятение, а не сплочение в ряды присутствовавших, за исключением, конечно, тех, которым нравилась драка в верхах. Это они ясно не только ощутили, но и услышали из уст новоявленного «защитника» «обиженной» Советской властью части интеллигенции. Однако и среди колеблющейся интеллигенции была значительная часть, которая была шокирована, смущена нападением на Молотова, которого они всегда считали настоящим, культурным русским интеллигентом. А этот, думали они, хотя и подлаживается к нам, но союзник ненадежный, уж больно из кожи лезет в наши защитники «новый вождь».

Лучшая же часть присутствовавшей интеллигенции ушла с обеда в замешательстве, а некоторые даже возмущенные.

Так новоявленный «диалектик» Хрущев превратил положительное в отрицательное, но зато он добился нового обострения внутри Президиума ЦК.

Если до этого он мог рассчитывать на большинство в Президиуме ЦК, то после этого его выступления с атакой на члена Президиума, можно прямо сказать, что большинство членов Президиума заняло более критические позиции по отношению к Хрущеву и его методам руководства.

По упрощенности своего мышления он считал достаточным, что Секретариат ЦК — его крепость, что же ему еще нужно?

Большинство же членов Президиума ЦК, которое известное время терпело во имя единства партии и ЦК, в конце концов поняло, что дальше терпеть такие ошибки в политике и такое руководство нельзя, что Хрущев некомпетентен и мало пригоден для роли Первого секретаря ЦК, что рано или поздно партия и ЦК должны освободиться от него — так лучше раньше, чем позже.

К этому моменту отношения Хрущева с членами Президиума приняли уже обостренный характер. На заседаниях он резко обрывал выступавших товарищей. Я уже говорил о Молотове, Маленкове, но это касалось и Ворошилова, и меня — Кагановича, и других.

Хотя должен сказать, что Хрущев первое время относился ко мне сдержанно. Больше того, когда он уезжал в отпуск в 1955 году, он предложил поручить сделать доклад о 38-й годовщине Октябрьской революции Кагановичу.

В 1956 году он позвонил мне по телефону из отпуска по вопросу о порядке дня XX съезда. Он мне сказал следующее: «Молотов предлагает включить в повестку XX съезда вопрос о программе партии. Видимо, он, Молотов, имеет в виду, что докладчиком по этому вопросу будет он. Но если уж включать в повестку дня съезда вопрос о программе, то докладчиком надо назначать тебя, потому что ты этим вопросом занимался еще к XIX съезду. Но вообще, — сказал он, — мы не готовы к этому вопросу». Я ему ответил, что я тоже считаю, что мы не успеем подготовить этот вопрос, поэтому включать его в повестку дня XX съезда нельзя.