Иоанна Хмелевская - Третья молодость

Я особенно не расстраивалась, а башку, как видите, мне до сих пор не свернули. За перевод брался также и бразилец, у него тоже ничего не получилось. Какое-то время мы переписывались, из чего я уразумела: для бразильского читателя героиня стара, да и красотой не вышла. Я ответила: мне, мол, без разницы, пусть ей будет хоть шестнадцать лет, а красотой она затмит мисс Вселенную. Позже, однако, и польские реалии оказались не ко двору, а не освященная браком связь героев своей аморальностью вообще могла отпугнуть бразильских читателей. Я уступила, согласилась на брак. Но и это не помогло, и перевод пошел псу под хвост.

Теперь следует достать с книжной полки «Проклятое наследство». Правда, если придерживаться хронологии, я заканчивала «Леся», но разные жизненные происшествия отразились в «Проклятом наследстве» по следующей простой причине: сперва что-то происходило, только потом я об этом писала. Творчество и действительность слегка разминулись во времени.

Кстати, забегая вперед, скажу по секрету: «Проклятое наследство» отказались печатать. Забраковала его цензура опять же как аморальное произведение. Аморальность заключалась в том, что преступники – люди симпатичные и в конце романа их не покарали. Вот и пришлось мне их слегка перекроить и перевести в другой ранжир – с уступкой цензуре.

Рассказывая, как я впуталась в этот клубок событий, пожалуй, стоит начать с марок. В какой-то момент филателистической лихорадкой заболели мои дети: Ежи сильнее, Роберт в меньшей степени. Они заразили меня и моего отца. У детей увлечение прошло, а у отца и у меня осталось. Наша мания, впрочем, была вторична, можно сказать, рецидив: отец собирал марки в юности, а у меня был дедушка-коллекционер. На старые марки, ясное дело, денег ни у кого не было, а посему я бросилась на современность. Сперва на флору и фауну, а потом на охрану среды. Ежи ухватился за авиапочту и лошадей. Отец собирал все подряд.

И что я за растяпа: с горечью вспоминаю – даже марку украсть не сумела! Пепельницу на память из кафе в Лувре заполучила только потому, что украл ее Войтек. Не музейная – большая, красная, из пластика, с белой надписью «Carlsberg», но находилась-то она в Лувре, а это главное. Позднее я ее разбила, швырнув в голову собственного ребенка. А вот марки...

Мы оба с отцом предались страшной алчности и вели себя поистине скандально. Отец останавливал министров в коридорах своей организации, заигрывал с уборщицами, подмазывался к секретаршам. Я же изводила знакомых и чужих людей, редакторов издательств, вырывая у них из рук корреспонденцию.

Где случилось то, о чем я хочу рассказать, не помню – на радио, в телестудии, возможно, в архитектурно-проектной мастерской или в редакции какой-нибудь газеты. Во всяком случае, прилетела я туда к знакомой даме за марками. Знакомая отлучилась по каким-то делам и бродила по зданию, а я высмотрела в приоткрытом ящике письменного стола конверт с вожделенным богатством. Желание украсть расцвело во мне сей же момент, но из-за свойственного мне «таланта» к воровству, вместо того чтобы протянуть руку и схватить добычу, я помчалась искать знакомую. Нашла ее, получила разрешение присвоить сокровище, вернулась к приоткрытому ящику – ясное дело, конверта уже не оказалось, стащил кто-то более предприимчивый.

Моя мать и Люцина прочитали тысячи писем радиослушателей и тысячи ответов в конкурсах для детей исключительно ради того, чтобы получать марки с конвертов.

Не представляю, куда пристроить историю с филателистическим пинцетом. Пожалуй, расскажу здесь, потому как началась она в то время. А посему очередной скачок в будущее.

Не намереваюсь вдаваться в метафизику, спиритизм и загробную жизнь, но нечто подобное коснулось меня в связи с отцом. Когда началось увлечение марками, я купила два одинаковых пинцета: один отцу, второй себе, и мы постоянно ими пользовались. Отец свою коллекцию держал у меня. Приходил, приносил трофеи, я заводилась и тоже демонстрировала, какую серию мне удалось пополнить. Марки со штемпелем добывались хищной охотой, позором было бы их покупать. К примеру, болгарская серия овощей и фруктов стоимостью, по прейскуранту, в четыре злотых пятьдесят грошей, снятая с конвертов, доставляла нам ни с чем не сравнимое удовлетворение.

Как-то, зайдя ко мне, отец случайно прихватил мой пинцет. Попользовался им, машинально положил в карман и ушел. Я разнервничалась – без пинцета как без рук, помчалась на Аллею Независимости, забрала свое сокровище, но решила на всякий случай купить запасной. Отправилась в магазин, где выяснилось – таких, как у нас, пинцетов больше не производят. Есть другие, чуть похуже. Наши старые сделаны из какой-то необыкновенно упругой стали, да и формы очень удобной – вобщем идеальные. Эти тоже неплохие, но все-таки не идеал. Пришлось купить похуже. Путешествуя по всему миру, я из любопытства при случае интересовалась пинцетами, и таких идеальных, как наши первые, не нашлось нигде – ни в Вене, ни в Копенгагене, ни в Париже, ни в Берлине. Лет через пятнадцать отец перенес инсульт – умолчу о том, как докторша из поликлиники поставила диагноз «ангина». Позже пришел настоящий врач, поставил правильный диагноз и дал направление в больницу. Отца подлечили, он вернулся домой, но бурных увлечений уже не переживал. Марками почти не занимался и пинцетом не пользовался, я поменяла его накупленный запасной – отцу было безразлично. Таким образом у меня дома оказалось два одинаковых пинцета.