Андрей Болотов - Записки А Т Болотова, написанных самим им для своих потомков

Часть VI.

Продолжение истории моей военной службы и пребывания моего в Кенигсберге

(Соч. 1790, переп. 1801 г.)

Пребывание в Кенигсберге

Письмо 61-е

Любезный приятель! Рассказывая вам в предследующих письмах о том, что происходило со мною во время пребывания моего в Кенигсберге, остановился я на том, как я жил при тамошней каморе и упражнялся в письменных делах. Теперь, продолжая повествование сие далее, скажу, что колико жизнь сия была мне сначала трудновата и скучна, толико сделалась потом приятна и весела. Вышеупомянутым образом и до обеда, и после обеда в камору ходить, и беспрестанно писать принужден я был только сначала и не более двух недель; ибо в сие время надлежало мне вносить в книгу все приходы и расходы, бывшие с начала вступления нашего в Пруссию до моего определения в камору; но как я сию трудную работу совершил, то письма мне было гораздо меньше, и наконец сделалось столь мало, что мне в целый день не доставалось написать по странице; следовательно, небольшую сию работу мог я в полчаса оканчивать, и мне не только уже не было нужды ходить после обеда в камору, но я и по утрам иногда совсем дела не имел, и мог, с дозволения старичка моего, советника, отлучаться, а иногда и целый день оставаться дома.

Сие обстоятельство, доставлявшее мне более досуга и свободного времени, было мне, сколько с одной стороны приятно тем, что я множайшее время мог посвящать на собственные мои упражнения и жить по своему произволу, не заботясь ни о чем и не опасаясь, чтоб послали меня куда в команду или в караул, столько, с другой, предосудительно и вредно тем, что нечувствительно начало опять сближать с прежними моими друзьями и знакомцами. Все они завидовали моей спокойной и праздной почти жизни, и многие не преминули начать опять меня почасту навещать, как скоро узнали, что я получил более свободного времени и послеобеднишние часы провождаю дома. Таковые посещения их были мне хотя и непротивны, но вредны тем, что, в соответствие оным, должен был и я иногда ходить к оным и терять время в упражнениях совсем пустых и нимало склонностям моим несоответствующих. Они занимались наиболее либо игрою в карты, либо в разговорах не только ничего незначащих, но иногда прямо соблазнительных и негодных, а во всем в том не находил я вкуса, но принужден был только смотреть и слушать. Из всех их не было ни одного, который бы имел сколько-нибудь склонности подобные моим, и с которым мог бы я с удовольствием заниматься в разговорах о делах мне более увеселение приносящих. Но и самые те, которые были сколько-нибудь других получше и поумнее, в немногие недели пребывания своего в сем городе так совсем развратились, что непохожи уже были сами на себя и не можно было уже от них ни одного почти степенного слова и порядочного разговора слышать. Совсем тем, по необходимости, должен я был иметь с ними частые свидания, и когда не брать во всех их делах и упражнениях действительного соучастия, так по крайней мере с ними обходиться и нередко вместе препровождать время, а особливо в гуляньях.

Все сие подвергало меня опять великой опасности, чтоб мало-помалу не заразиться таким же ядом распутства, каким все они заражены были.

Но никогда я столь в великой опасности от них не был, как во время бывшей около сего времени в Кенигсберге превеликой ярмонки. Ярмонка сия бывает тут однажды в году, и, начавшись недели за две до Петрова дня, продолжается до самого оного, и как съезд на оную бывает не только из всей Пруссии, но из всего королевства Польского, то стечение народа было тогда преужасное: весь город находился в движении и все знатнейшие улицы кипели обоего пола народом. Для меня, невидавшего еще никогда таких больших ярмонок, было зрелище сие колико ново и удивительно, толико-ж и приятно. Паче всего обращали внимание мое на себя польские жиды, которых съезжается на ярмонку сию до нескольких тысяч. Странное их, черное и по борту испещренное одеяние, смешные их скуфейки и весь образ их имел в себе столь много странного и необыкновенного, что мы не могли довольно на них насмотреться. А как, и сверх того, ходило по улицам множество и других разных народов, в различных одеждах и нарядах, то представлялись всякой день глазам новые и до того невиданные предметы. В особливости же наполнена была преужасным множеством народа вся заречная часть города, носящая на себе имя Габерберга. Тут одна длинная и широкая улица вмещала в себя оного до нескольких тысяч, потому что она была главным центром всей ярмонки, и на ней не только производилась наиглавнейшая торговля, но и все обыкновенные в немецких землях ярмоночные увеселения.