Сергей Волконский - Разговоры

— Оттого в картинах вечного блаженства ангелы играют на музыкальных инструментах…

— Конечно, немолчность есть «всегда».

— И оттого они залиты светом.

— Оттого. Свет — самое бесплотно-текучее «где», а музыка есть плотски текучее «когда».

— Так. Свет — наименьшая плоть в пространстве.

— Музыка — наибольшая плоть во времени.

— А смертный человек не может зрительно осуществить бестелесное иначе как в наименьшей плоти плотского…

— Свет.

— И в наибольшей плоти бесплотного.

— Музыка.

— И вот почему в картинах вечного блаженства ангелы играют…

— Осуществляют то, что наименее бестелесно во времени.

— И утопают в лучах…

— В том, что наиболее бестелесно в пространстве.

— Значит, наименьшая телесность в пространстве…

— Свет… Что же?..

— Соприкасается с наибольшей телесностью во времени…

— С музыкой. Совершенно верно.

— И там, где свет переходил бы в музыку, там был бы мост из пространства во время.

— Перелив света в музыку есть разрежение пространства во времени.

— А почему, собственно, музыка есть наибольшая телесность во времени?

— Вы ли это?

— Нет, я хочу определения.

— Извольте, но вы же знаете.

— Я знаю, но знания не довольно, я хочу формулу; я потом вам скажу, для чего. Ну-с, музыка есть наибольшая телесность во времени — почему?

— Потому что только в музыке звук находит форму, а без формы нет телесности.

— Прекрасно сказано. Это мне почему-то вдруг напомнило, что Жорж Санд говорила об искусстве: «Искусство — не что иное, как форма».

— Искусство есть телесность того, что не имеет тела. А без формы нет телесности, значит…

— Без формы нет искусства?..

— Значит, нет.

— Но это еще не значит, что, как говорит Жорж Санд, искусство есть не что иное, как форма, что оно есть только форма.

— Видите, та же Жорж Санд где-то сказала, что реакция всегда обращает внимание на одну сторону вопроса — на ту, которая оставалась в пренебрежении.

— Ох, вы искусник насчет золотых середин.

— Середины мы во всем любим, не в одних дилеммах, во многом, начиная с артишоков. А теперь скажите, зачем вам нужна была формула, если не для себя?

— Я думаю о других. Если бы меня другой спросил, то как бы мне ответить, чтобы понятней было?

— Кто же вас спросит?

— А я думал, что бы я сказал, если бы, например, Володя поинтересовался, почему музыка есть наибольшая телесность во времени.

— Успокойтесь, никогда не спросит. С него довольно, что Шаляпин — наибольшая телесность в пространстве.

— И все-таки меньшая, чем он сам в данную минуту; смотрите, сколько ему надо места, чтобы выйти.

— А сколько надо будет времени!

— И слияние пространства и времени в движении? Так, кажется, по вашей теории?

— Блистательнейшее доказательство.

— Тушат свет, и Володю просят выйти…

— Мост между пространством и временем.

— Кажется, он с лестницы падает!..

— Разрешение пространства во времени.

— Бедный Володя!

— Не вечное блаженство.

— Дойдет ли домой?

— Из «где» в «куда»?

— Наверно, заблудится…

— Из «куда» в «никуда».

— Еще в участок попадет…

— Из «никуда» в «когда».

— И, наверное, надолго.

— Сгущение времени в пространстве.

— До «Раннего утра».

— Пока Дуняша не проснется.

Москва,

19 октября 1911

— Послушайте, эти туалеты прямо невыносимы.

— Не правда ли?

— Платье не платье…

— Рубашка не рубашка.

— Шляпа не шляпа…

— Котомка не котомка.

— Что это такое?

— Избранные натуры.

— Ага, это то, что в «новейшей литературе», теперь уж устаревшей, называлось «жить красиво»?

— О нет, даже не это. Ведь жить красиво у господ Пшибышевских всегда значит — кого-нибудь мучить. А это так безобидно… Это оскорбляет чувство красоты, но…

— Не одно чувство красоты, а и чувство жизни, как всякое искажение, как всякий «наперекор».

— А, это другой вопрос, и тут, действительно, обидно видеть, что именно те, кто задается задачами искусства, те больше всего увлекаются этим «наперекорным» направлением.

— Они думают, что искусство есть выход из жизни.

— Когда оно есть лишь продолжение, цветение жизни.

— К чему это стремление быть непохожим на других?

— Не правда ли? Эти глаза, смотрящие куда-то «вон», мимо людей. Как жалко видеть женщин, которые добровольно себя уродуют, которые, вместо того чтобы свою же природу развивать изнутри внаружу, оставляют ее в сонном, неразработанном виде, а заимствуют снаружи чужое или выдуманное и в этом чужом полагают сущность своей личности.