Сергей Волконский - Мои воспоминания. Часть вторая. Странствия

Она посмотрела на него таким взглядом, после которого всякий другой бы на его месте никогда больше не переступил через порог дома; но он выдержал его в учтивой выжидательной позе, и она дрожащими губами ответила: „Хорошо“. Вообще, надо сказать, что, несмотря на весь ужас, какой внушала ей мысль о возможном браке сестры с этим человеком, она держала себя с ним так, как будто он был для нее самый безразличный из ее знакомых.

Графиня Марта решилась действовать.

Немедленно после ухода гостей она поднялась к сестре, но в первый раз дверь оказалась запертою. Приходилось подождать до утра. И в эту бессонную ночь она перебрала и подготовила все отрицательные пункты, которые только могла выставить против такого брака. Но чем более вески были возражения в ее глазах, тем менее надеялась она, что они будут иметь воздействие на Аделаиду. К чему говорить ей об аристократических принципах, ей, которая десяти лет от роду уже составляла отчаяние отца своими буржуазными наклонностями? Она никогда, никогда не понимала, что такое родовитость; даже тетка в Нормандии не могла внушить ей аристократических инстинктов, а уж, кажется, она умела воспитывать людей! И что же? Аделаида только прониклась уважением к знатности, и больше ничего, того рода уважением, которое мы питаем к чему-нибудь, что нам не принадлежит, но сама ничем, ничем не заразилась. Хоть бы что-нибудь в ней изменилось: она вернулась как уехала. „Что ж, — вздохнула графиня, — бедняк не станет богатым от сожительства с богатым“. К утру она заснула, и сквозь сон слышался ей голос покойного отца, упрекавший сестру: „Адель, вы опять обкусали ваши ногти! Ваши губы опять в сливках и в варенье!.. Вот я отправлю вас в Нормандию“.

Графиня Марта всегда вставала раньше сестры, и в этот раз, окончив свой утренний завтрак, она сказала девушке: „Когда madame встанет, попросите ее ко мне“. Она любила называть сестру этим именем: ей было приятно в своем каждодневном домашнем обиходе употреблять это сочетание слов, воскрешавшее вокруг нее титул первородных дщерей французских королей.

Через полчаса в ее дверь постучались. Она приняла свою самую гордую осанку и сказала: „Войдите“, — но вошла служанка.

— Мадам Аделаида просит графиню к себе.

Этого она не ожидала, и, как ни неприятно было начинать с уступок, приходилось покориться. Зато в те краткие мгновения, которые потребовались на переход из одной комнаты в другую, она успела мысленно перевернуть роли и, входя, спросила:

— Вы хотели меня видеть, сестра?

— Нет, Марта, ты, кажется, хотела меня видеть. — Марта всегда говорила Аделаиде „сестра“ и „вы“; Аделаида же никогда не могла принудить себя к тому же и попросту называла ее „Марта“ и была на „ты“.

„А не правда ли, как в одном этом уже видна разница их взгляда на вещи?“ — обыкновенно говаривал старый их друг доктор, специалист по психологическим наблюдениям.

Графиня Марта искала, как начать, когда Аделаида подняла глаза и с какой-то, как ей показалось, настойчивостью переспросила:

— Ты не хотела меня видеть?

Это превосходило все, чего она могла ожидать: она чувствовала, что все, что она подготовила за ночь, опрокинуто заранее.

— Сестра, Аделаида!.. — воскликнула она, но та вдруг прервала ее:

— Марта, отчего ты стоишь? Она села, но тотчас же встала.

— Нет, я не сяду, пока мы не объяснимся; так не может продолжаться, нам надо переговорить.

— О чем?

— Как — о чем? — она решительно после каждого слова сестры недоумевала все больше и больше. — Как — о чем?! Или вы думаете, что я слепа! Или вы находите, что то, что в доме происходит, меня не касается! Или… или…

Она остановилась; перед невинным, вопрошающим взглядом сестры ей вдруг стало совестно своих подозрений; ее обвинения показались ей низостью, плодом грязного воображения, и перед чистотой смотревших на нее глаз вдруг рассеялся мрак опасений.

Но морская непогода не стихает от одного солнечного луча, а графиня Марта принесла такую бурю в своей груди, что теперь она с трудом удерживала слезы; она опустилась на стул, вся дрожащая, бессильная совладать с волнением, пока сестра, бросившаяся за одеколоном, участливо спрашивала:

— Да что с тобой, Марта? В чем дело? Я тебя уверяю, я ни одного слова не понимаю.

— Ничего, ничего, это пройдет, я так скверно спала…

— Да, да, — подтверждала Аделаида, — это пройдет, это ничего… Я тоже не спала, это ничего; вот тебе одеколон… Нет, постой, я достану платок и намочу тебе голову. — Она стояла перед сестрой, тихонько выливая пахучую жидкость на батистовый платок, и по ее лицу все шире и шире раздвигалась улыбка.