Юрий Никитин - Мне – 75

К тому же ситуация «А виноград-то зеленый!». Все верно, это пока что и дороговато, и время отнимает, и страшно, и ужас наркоза, и насмешки туповатого окружения…

Но как только, так сразу. Когда-то в конце 50-х мы, молодежь, начали носить брюки с зауженными штанинами, а вместо однотонных рубашек осмелились шить – в продаже таких не было! – в клеточку, так называемые «ковбойки».

Как ополчилось все население! Мало того, что громко выражали свое возмущение, но создали особые народные дружины, что прямо на улице хватали таких вот стиляг, так нас называли, и ножницами распарывали узкие брюки, а кто носил чуб, тому его срезали, ибо у культурного человека стрижка должна быть минимально короткой!

И что же? Через пару лет все эти… проглочу крепкое слово, все эти сознательные граждане, что картинно громко клялись в презрении к узким брюкам, уже сами щеголяли в них, а чубы отпускали такие, что куда там нашим!.

То же самое будет и с пластическими операциями. Ну страшно простому человеку, страшно. Не любит он перемен, боится.

Но вы, надеюсь, не они?

И не стоит стыдиться наличия аденомы простаты. Как любой может узнать, заглянув в учебник физиологии, аденому простаты еще называют «болезнью сильных мужчин». Да-да, скопируйте вот эти три слова, «болезнь сильных мужчин» в Гугл, он вам сразу выдаст аденому простаты, так как она поражает только тех, у кого все в полном порядке с сексуальной жизнью.

Как известно, у кастратов аденомы предстательной железы никогда не бывает по определению. Нет ее также у полных импотентов. Процентное соотношение лиц страдающих… или наслаждающихся импотенцией, это как посмотреть, абсолютно точно совпадает с процентным соотношением мужчин с аденомой.

Потому, прежде чем гордо заявить, что мы вот такие с аденомами, а вы вот такие здоровые… подумайте! Можно дважды. А то и трижды, кто знает, насколько вы умные.

После больницы похудевший еще больше, с надвинутым впервые в жизни на голову капюшоном, я стал похож, как сказала Лиля, на чеченца, ползущего в ночи с кинжалом в зубах к древнерусскому часовому.

Я попытался сбросить с головы обузу, она тут же указала на парней, что с надвинутыми на головы капюшонами идут по улице целыми стайками, сгорбленные, согнутые и даже на полусогнутых ногах, и ничуть не комплексуют от своего вида.

У женщин образность, у нас аналитика, я сразу подумал, что у нас на Журавлевке, где каждый на виду, мы в самом деле жили как чеченцы, то есть, куда бы ни пошел, тебя видят и знают, и, если допустишь где-то промах хоть в детстве, запомнят на всю жизнь, и когда, скажем, будешь вступать в брак, невесте могут шепнуть: а это тот, который пятнадцать лет назад шел по улице, забыв застегнуть ширинку!

Я же писал в «Мне-65», какой культурный шок испытал, когда, расширяя свое исследованное пространство, добрался до «города», то есть той части, где высятся многоквартирные дома и где масса народу на улицах. Тогда как молния поразила крамольная и чудовищная мысль, что вот в трамвае могу не уступить место старшему, высморкаться на улице, плюнуть под ноги прохожему… и ничего мне ну совсем не будет, потому что людей так много, что никто меня не запомнит и не скажет ни моим родителям, ни кому-либо на Журавлевке, что по сути наш отдельный тейп.

Я все-таки сбросил капюшон, выпрямился и пошел к машине широкими шагами, держа на лице гордое и уверенное выражение. Нужно держаться, как бы ни сгибали нас неудачи, болезни, возраст, тягостные мысли.

Держаться! И организм сам подстроится к тому образу, который вы держите в воображении.

В больнице я ухитрился подхватить тяжелейшую простуду. Правда, не в здании, а как-то выбежал на улицу и долго искал какой-нибудь магазин, где мог бы купить воды, а там на Болотниковской вообще безмагазинная зона.

Выскочил же я, думая, что на минутку, в маечке, бегал там с полчаса, в другое время бы просто замерз, а после операции, ослабленный, простудился.

Простуда – нет более омерзительного и тяжелейшего заболевания. Даже при самых тяжких операциях я, лишь отойдя от наркоза в реанимации, уже шутил с медсестрами, пытался недозволенно двигаться или хотя бы шевелиться, а здесь вроде бы все можно, никаких запретов, но такое бессилие во всем теле, что едва встаешь в туалет, а потом тащишься обратно, словно после пешего перехода через Каракумы.

И вот при простуде, что не болезнь, а так, подумаешь – ерунда! – вынужден выполнять все прочие обязанности, их никто не снимает, тащиться на службу, ходить в магазин и пр., пр.