Лия Лозинская - Фридрих Шиллер

В декабре 1766 года семья Шиллера переезжает в Людвигсбург, новую резиденцию Карла Евгения.

Причиной переезда снова была нужда, забота о хлебе насущном. Дело в том, что в начале года герцог Карл Евгений в очередной раз разругался со своим ландтагом. Одним из последствий ссоры был отказ ландтага платить жалованье всем герцогским служащим, включая офицеров. Иоганну Каспару надо было изыскивать какие-то новые средства, чтобы прокормить семью, а она увеличилась в этом году еще одним ребенком — девочкой Луизой. Капитан Шиллер арендует под Людвигсбургом участок земли, где начинает выращивать саженцы для продажи.

Цирюльник, медик, гусар, квартирмейстер и вербовщик, он наконец-то в чрезвычайно мирном занятии обретает свое подлинное призвание: он оказывается талантливым садоводом.

Не менее шестидесяти тысяч деревьев посадил и вырастил Иоганн Каспар за долгие годы занятий садовым искусством.

С переездом в Людвигсбург жизнь Фридриха резко меняется. Его отдают в городскую латинскую школу, где при помощи палки, считавшейся в подобных заведениях лучшим учебным пособием, премудрые наставники пытались вбить в учеников знания древних языков и катехизиса. После окончания этой школы мальчик должен был поступить в монастырское училище — семинарию. Семинаристов готовили здесь для поступления на богословский факультет.

Особыми успехами в латинской школе Фридрих не отличался. Его учитель, педантичный магистр Ян, нередко жаловался отцу, что «мальчик не желает понимать». Преподавал Ян сухо, да и зубрежки так называемых священных текстов не увлекали мальчика, он предпочитал заниматься другим делом: перелагать прозаические отрывки в латинские стихи. А когда после занятий он, наконец, оказывался свободен… Но послушаем, что рассказывает об этих годах детства Шиллера его сестра Кристофина.

«В Людвигсбурге мы жили у друзей, близ герцогского замка и театра… Офицерам и их семьям был предоставлен туда свободный доступ. Наградой за прилежание для маленького Шиллера стало посещение театра. Необычайной пышностью отличались во время правления герцога Карла оперные и балет ные спектакли. Можно представить себе, какое впечатление произвели они на мальчика Шиллера. После простой, почти сельской жизни Лорха герцогская резиденция показалась ему каким-то сказочным царством!..»

Впервые попадает он в новый город со светлыми зданиями, широкими улицами и аллеями, нарядный, просторный, роскошный напоказ, как и весь двор Карла Евгения. Впервые переступает он порог настоящего театра, да к тому же такого ослепительно эффектного, как Людвигсбургская опера, где переливаются в венецианских зеркалах пламена тысяч свечей, где на сцене скачут живые кони, летают по воздуху боги и сверкают сотни клинков.

Дома мальчик играет в театр. Вместе с сестрами мастерит он бумажных актеров и, водя их за ниточки, разыгрывает отрывки из виденных спектаклей. Вскоре эта игра надоела, и актерами стали сам Шиллер, обе сестры и школьные товарищи. «В саду устроили сцену, — вспоминает Кристофина, — весь дом должен был принимать участие в этом театре…»

К началу семидесятых годов относятся первые, не дошедшие до нас драматические опыты Шиллера. Как будто бы это были две трагедии на библейские темы. Сохранились их названия: «Христиане» и «Абесалон».

Кто скажет, была ли в них та искра, которая позволяет предугадать будущего большого художника в самых незрелых, шероховатых юношеских творениях— неугасимая искра таланта?

Вряд ли родителям Фридриха, даже если бы и задумались они всерьез над полудетскими произведениями сына, под силу было разобраться в этом вопросе.

Школьный друг Шиллера Карл Конц рассказывает с его слов, что, когда в минуту душевного подъема мальчик написал свое первое самостоятельное стихотворение, Иоганн Каспар, узнав об этом, обратился к сыну с мало ободряющим напутствием: «Да что ты. Фриц, рехнулся?!»

Сохранилась любопытная характеристика Шиллера этого времени, написанная другим его школьным товарищем, Ф. В. Ховеном. Сквозь мальчишеский облик, который возникает на этом портрете, можно уже разглядеть смелые и дерзкие черты будущего автора «Разбойников».

«Шиллер был живым, пожалуй, даже своевольным парнем, несмотря на исключительную строгость, в которой держал его отец, — пишет Ховен. — Он был заводилой отчаянных мальчишеских игр. Страха он не знал никогда. Он отважно поднимал голос протеста и против взрослых, если считал себя несправедливо обиженным, а если кто-нибудь ему не нравился, он искал случая его поддразнить; впрочем, это были озорные, но не злобные насмешки, и потому его прощали… Среди товарищей игр немногие были его настоящими доверенными друзьями, но зато им был он глубоко и сердечно предан, и не существовало такой жертвы, которую он не принес бы для друга. В классе он всегда считался в числе лучших учеников…»