Алексей Шепелев: В небе и на земле

А вот трусливых тетя Даша не терпела. Помню, как-то шел я вместе с ней в подразделение и нес в руках две коробки с пулеметными лентами. Вдруг она остановилась, опустила на землю ведра и, откинув седую прядь волос, указала рукой на двух парней, которые ушли с передовой и теперь укрывались за массивной кладбищенской плитой.

— И эти червяки называются мужчинами! — гневно воскликнула она. — Позор!

— Не ругайся, мамаша, — сконфуженно пролепетал один из них. — Лучше дай нам попить.

В ответ тетя Даша так презрительно посмотрела, что трусы, как мне показалось, даже съежились. А она рывком подняла тяжелые ведра и пошла дальше с гордо поднятой головой.

Вот и Волчьи ворота, где проходит передний край. Отсюда хорошо просматриваются и занятые противником горы, и зеленая долина с железной дорогой, убегающей в сторону Тифлиса (так назывался тогда Тбилиси).

Защитники Баку очень обрадовались, увидев тетю Дашу. В благодарность за принесенную воду они дали залп по врагу. А вслед за артиллеристами открыл огонь и пулеметчик, расстреливая только что принесенные мною пулеметные ленты.

Страшно ли было нам, мальчишкам? Пожалуй, что нет. Ведь мы старались во всем походить на фронтовиков. Спортивный руководитель Гржибовский, который одновременно возглавлял вспомогательный юношеский отряд самообороны, выхлопотал у командования несколько комплектов старого солдатского обмундирования. Матери, ворча и поругивая нас, все-таки выстирали его, залатали дыры и сшили нам форменные брюки и гимнастерки.

Гржибовский старался выводить отряд на фронт в периоды относительного затишья или в ближние тылы. Но мы ухитрялись поодиночке бывать на передовых позициях, когда там шла жаркая перестрелка.

В боевой обстановке старались вести себя так, как учили нас бывалые солдаты: при залпах нашей батареи открывали рты, чтобы не оглохнуть, при вражеском обстреле быстро убегали в укрытия. Научились и маскироваться на местности.

В окопах находилось много семейных рабочих-добровольцев. Скучая о детях, они отдавали нам частицу отцовского сердца, встречали нас всегда ласково, старались получше накормить мальчишек.

В дни Бакинской коммуны и героической обороны я работал курьером продовольственного комитета. Возглавлявший его молодой и энергичный комиссар работал не жалея сил и здоровья, твердо насаждал в своем учреждении революционный порядок. А это было не очень просто. Чиновничьи привычки и другие пережитки прошлого частенько проявлялись у некоторых людей. Я не раз слышал, как комиссар решительно обрывал льстецов и подхалимов. Он также изгонял из учреждения бюрократов и грубиянов.

Трудолюбивый и бескорыстный комиссар был педантичен до мелочей. Он получал такой же продовольственный паек, как и другие: мелкие орехи, из которых пекли лепешки, шелуху бобов какао, которую заваривали вместо чая, сахарин и гнилой изюм, сельдь и воблу, кукурузную муку. И все это, разумеется, в очень небольшом количестве.

Зарплата выдавалась обычно в присутствии комиссара, в его кабинете. Первыми получали деньги рядовые работники продкомитета, потом уже руководящие. Последним расписывался в ведомости он сам.

Бакинский пролетариат оборонялся героически. Но в конце июля 1918 года контрреволюционерам и интервентам благодаря огромному превосходству в силах удалось захватить город. Призвав на помощь английские экспедиционные войска, меньшевики и эсеры нанесли революции удар в спину. Эти продажные душонки, выполняя тайное задание империалистических разведок, сделали все для того, чтобы задержать успевших эвакуироваться из Баку 26 большевистских руководителей. По пути в Астрахань, у острова Нарген, пароход «Эвелина» был перехвачен канонерками, а находившиеся на нем комиссары — арестованы. 20 сентября 1918 года интервенты учинили над ними зверскую расправу. Весть об их расстреле с быстротою молнии разнеслась по городу и потрясла всех честных людей.

В памяти народной навсегда остались славные имена бакинских героев: Степана Шаумяна, Мешади Азизбекова, Алеши Джапаридзе, Ивана Фиолетова и других. Позже о них были сложены стихи, поэмы и песни. Вот что писал Сергей Есенин в своей «Балладе о двадцати шести»: