Владимир Соловьев - Быть Сергеем Довлатовым. Трагедия веселого человека

Спустя еще некоторое время я участвовал в Ситке, бывшей столице русской Аляски, где живет мой сын, в телепередаче, приуроченной к годовщине смерти Довлатова. Мой собеседник весьма критически отзывался о книгах Сережи, да и о нем самом был невысокого мнения: «Как будто он все время принимает сам себя в Союз писателей…» Я защищал Сережу, но мне показалось, что его зоила больше раздражал довлатовский китч, чем довлатовская проза. Он полагал, что китч выше таланта Довлатова, а я убежден в противоположном: китч снижает такого одаренного прозаика, как Довлатов, упрощает и уплощает его. Даже его бывшая жена (первая) выпустила не очень одобрительную книжку про его прозу. Но Довлатов не несет ответственности за посмертную мифологизацию Довлатова. Он бы в гробу перевернулся, узнав про себя, что гений, как его время от времени величают. Вряд ли его бы обрадовала книжная индустрия по имени «Довлатов». А эта наша с Леной Клепиковой книга? А переименование угла 108-й и 63-й в его честь: Sergei Dovlatov Way? Когда нью-йоркский мэр подписал петицию, Лена Довлатова сбросила мне по электронке два письма подряд — успеваю, соединив в одно, вставить в эту книгу:

«Володя, вы кладезь и впередсмотрящий новостей. Это уже что-то началось… Даже не знаю, как на это реагировать. Как все повернулось. Вольдемар, это невероятно все. Голова идет кругом. Может, это в ответ на мое предположение, что, может, существует другой мир, где жизнь идет гораздо более мощная, чем на Земле? Пусть бы правда существовал этот параллельный или какой уж мир, может, до Сережи как-то дойдет».

Не знаю, не знаю. Может, Сереже лучше не знать о нашей земной суете, пусть даже напрямую связанной с ним? Точнее, с его именем, как та же топонимика, типа здесь каждый камень Ленина знает. Топонимика как часть фетишизации Довлатова.

Когда схлынет китч — sic transit gloria mundi, — мы увидим настоящего Довлатова и сможем оценить его прозу трезво, честно, объективно.

Его вдова так и не простила того моего телесобеседника, как не прощает других Сережиных зоилов и сплетников, на что один из них предложил организовать школу будущих писательских вдов. Остроумно, но как-то бесчеловечно. Меня Лена Довлатова почему-то терпит, мы с ней друзья, как были с Сережей, а теперь вот помогает нам с Леной Клепиковой в создании этой книги — спасибо. Наверное, с ее точки зрения, я тоже не вполне безукоризнен к Сережиной памяти. Но что хотел сказать о нем неполиткорректного, поместил в прозу — в тот же «Призрак, кусающий себе локти», а здесь стараюсь оставаться в рамках приличий. Как-то мы тут с обеими Ленами, Катей Довлатовой и Колей Анастасьевым, тем самым, у которого Сережин пес Яков Моисеевич, войдя в сексуальный раж, объел обе штанины (об мою ногу он обычно рутинно мастурбировал), сидели в китайском ресторане «Эмпайэр Буффет» и предавались воспоминаниям. В том числе, как Сережа приводил несколько пикантных историй о Катиных знакомых, через которых узнавал американский мир. Один, не стесняясь, громко пукал на людях, о чем Сережа говорил шепотом и с немного деланым ужасом. Я сослался на Петрония: «Никто не родился запечатанным». — «Но не до такой же степени», — состроумничал Довлатов.

Ладно, проехали. Пусть Катя и вспоминает, тем более она как-то дала в Москве блестящее интервью о Сереже — что, при всех неурядицах, он и не помышлял о возвращении на родину, даже о поездках туда, и вообще «не тосковал по России». Думаю, Кате виднее, чем его нью-йоркскому собутыльнику Андрею Арьеву, который видел Довлатова в свой краткий наезд в Америку, да и то отрывочно, потому что, смертельно устав от собственного гостеприимства, Сережа перекидывал своего питерского приятеля, как мячик, к Боре Парамонову, а Арьев только пил и читал, запойно читал и беспрерывно пил. Я встретил их на 108-й улице, и Сережа успел мне шепнуть, что боится не выдержать. Несмотря на краткость и прерывистость встречи, Андрей Арьев дал посмертному материалу о Довлатове конъюнктурный и фальшивый заголовок: «Он все время хотел вернуться домой». От себя добавлю, что Сережа удивлялся, когда я наладился в Москву и Питер. Как и Бродский, который наотрез отказывался ехать в Россию, несмотря на меркантильный нажим питерцев. Особенно старался, понятно, питерский стихоплет Скушнер: «Тут одной поездкой не обойдешься».

А еще я помню, как Сережа в полном ужасе, уже не деланном, пересказывал мне сексуальную сцену из напечатанной в «Континенте» повести одной нашей общей знакомой, рассказанную от имени женщины.