Альфред Штекли - Томас Мюнцер

В присутствии большой группы дворян тот же Христоф Лауэн будто бы записал «добровольное отречение» Мюнцера. Да, благородные дворяне, многих из которых Томас никогда и в глаза не видел, своим честным именем подтверждают, что они были свидетелями, как Мюнцер по собственной воле, без всякого принуждения отрекся от своих взглядов. Он признал, что проповедовал ложь, когда говорил о необходимости не покоряться властям. Он подбил людей на дерзкий мятеж. За все это он просит прощения, ибо власть от бога, и человек обязан ей покорностью. Он отрекается также от своих ошибочных суждений о святых дарах, хочет вернуться в лоно церкви и умереть добрым католиком. Отрекается, отрекается, отрекается…

Зря он думает, что без его подписи документ станет сомнительным. Кто сможет заглянуть в подлинник? Да и что вообще значит подпись в век печатных станков? Пройдет несколько дней, и сотнями листовок «Отречение Томаса Мюнцера» разнесется по Германии. Десяток благородных фамилий, сотни оттисков. Из уст в уста будет передаваться новость: плененный Альштедтец отрекся!

На что он, собственно, рассчитывает? Зачем, напрягая последние силы, продолжает неравную, безнадежную борьбу? Ведь все равно его ославят, как отступника, и типографы разных городов, поощряемые властями, будут печатать «Отречение Мюнцера». Своим упрямством он только злит палачей.

Иногда узник может утешать себя мыслью, что его твердость перед лицом трибунала, его мужество и верность товарищам останутся хотя бы в судебных протоколах. Мюнцер не обманывал себя. История с «Прощальным письмом» и «Отречением» была достаточно убедительной. Враги намерены оболгать его и унизить. Он понял это на первых допросах. Никто не заботился о том, чтобы точно записывать его слова. Писец брался за перо, только когда ему велели, и писал не ответы Мюнцера, а их краткое и превратное изложение, сделанное кем-нибудь из присутствующих. Он часто молчал, тогда за него говорил Эрнст Мансфельдский или же Христоф Лауэн, порывшись в бумагах, сам находил нужный ответ.

Они знали о нем многое. Их интересовало все: не только последние события — далекое прошлое, годы учения, жизнь в Ашерслебене и Галле, старые, почти забытые знакомства. Сведения были отрывочны, но иногда они удивляли Мюнцера своей точностью. Похоже, что соглядатаев было больше, чем он предполагал.

Он часто оказывался в трудном положении, когда вдруг обнаруживал, что вещи, известные узкому кругу людей, перестали быть тайной. Горько убеждаться, что товарищи, которые должны были быть далеко, тоже попали в лапы врагов, и многим из них пытки развязали язык. После франкенхаузенской битвы и повсеместных облав число пленных росло с невиданной быстротой. Расправа была скорой, но все же писцам хватало работы: допрос по трафарету, главное — имена соучастников. Краткие протоколы, но их целые кучи.

Это была жестокая и циничная игра. Эрнст Мансфельдский и Христоф Лауэн с нескрываемым удовольствием издевались над пленником. Он упрямо не хочет назвать ни одного из членов «Союза избранных»? Они плюют на его молчание. Им прекрасно известно, кто входил в союз, кто были зачинщики, кто хранил у себя списки. Бартель Крумп, Петер Вармут, Бальтазар Штубенер и десятки других. Они не поленятся перечислить их в сводке дознаний. Пусть любой грамотей прочтет, как легко Томас Мюнцер выдавал своих единомышленников, — даже не под пытками, а просто из страха за собственную шкуру. Им, разумеется, известно, что Цейс не был в союзе, но они упомянут и его: Мюнцер, мол, не преминул отблагодарить шоссера за долгое покровительство. Они уж постараются: альштедтцам и мюльхаузенцам будет чем вспомнить своего любимого проповедника.

Он ничего не желает сказать о заговорщиках, оставленных в Цвиккау? Но и это ему не поможет. Им донесли, что у него была мелкая ссора с братьями Гербхард. Да, они слывут благонамеренными и не лезут ни на какие тайные сходки. Тем лучше, теперь пропечатают на всю страну, что Томас Мюнцер назвал их своими соучастниками. Вот он какой: и перед казнью сводит личные счеты и клевещет на недругов! Он может быть уверен, что я братья Гербхард и другие, кого они включат в его показания, не будут питать к нему добрых чувств и, оправдываясь, выложат побольше, чем знают.

Напрасно он мотает головой и не хочет вспомнить о своей связи с Эколампадием и Гугвальдом. Они направили его к крестьянам Клеттгау или он пошел по собственной воле? Он молчит? Ну, тем все равно будет приятно прочесть в «Признаниях Мюнцера», что они послали его к бунтовщикам.