Владимир Жданов - Добролюбов

Добролюбов был непримирим ко всему, что вредило разумному воспитанию детей, ко всем, кто прививал им ложные взгляды на жизнь. Он разоблачал представителей реакционной педагогики вроде Н. А. Миллера-Красовского, автора книги «Основные законы воспитания», видевшего свою задачу в том, чтобы заставить воспитанника «повиноваться без рассуждений», то есть подавить всякое проявление личности в ребенке» Добролюбов жестоко высмеивал Миллера-Красовского как защитника системы телесных наказаний — розог и пощечин; приведя из книги «назидательный» рассказ о том, как некий благоразумный наставник вылечил мальчика Петю от упрямства с помощью «моментального действия», критик добавляет к этому, что почтенному педагогу вполне справедливо присвоено живописное, название — «рыцарь трех пощечин».

Рецензируя детские книжки, Добролюбов сурово бичевал халтуру, невежество, сюсюканье. С особенной, остротой реагировал он на фальшивое освещение «социальных вопросов». Например, попалась ему в руки книжка «Праздничные досуги», где описывалось, как богатые девочки, отправляясь на прогулку, попутно осыпают благодеяниями бедных мальчиков, занятых работой. Изложив содержание такого слащаво-благополучного рассказа, Добролюбов раздраженно замечает: «Маленькое неудобство состоит только вот в чем; бедное дитя трудится, — и все-таки оно бедное; богатое дитя гуляет, — и все-таки оно богатое. К чему же ведет такая мораль?..»

Свои взгляды на воспитание и итоги собственного педагогического опыта Добролюбов наиболее полно изложил в большой статье, озаглавленной «О значений авторитета в воспитании». Он предложил ее Чумикову; однако тот не решился опубликовать статью, которая содержала смелые мысли, изложенные свободно и ярко. Статья не пошла в «Журнале для воспитания», а появилась в печати позднее — в майской книжке «Современника» (1857).

Доказывая необходимость свободного развития человеческой личности, Добролюбов обрушился здесь на тех, кто убивает в ребенке самостоятельность, приучает его к «безусловному повиновению», к слепому преклонению перед авторитетами. «Нужно привыкать к покорности», — говорят своим воспитанникам горе-педагоги, верные слуги отживающего строя строя жизни. «Таким образом, — гневно восклицает Добролюбов, — они откровенно признаются, что имеют в виду подарить обществу будущих Молчалиных».

Как же избавить общество от появления Молчалиных? Откуда возьмутся гордые, сильные люди, полные честных гражданских стремлений? Их надо воспитать, а для этого нужны разумные воспитатели и наставники. И Добролюбов рисует тип «идеального наставника», человека твердых и непогрешимых убеждений, всесторонне развитого, широко образованного, стоящего во всех отношениях выше своего воспитанника и служащего для него примером («иначе, что выйдет, если учитель будет, например, восхищаться Державиным и заставит ученика учить оду «Бог», а тому нравится уже Пушкин…»)

И особенно важно, по мнению Добролюбова, чтобы воспитатель понимал природу ребенка, ценил заложенные в ней «внутренние сокровища», то есть присущий детям «инстинкт истины» и нравственную чистоту, которая резко отличает их от взрослых. «Главное, что должен иметь в виду воспитатель, — это уважение к человеческой природе в дитяти, предоставление ему свободного нормального развития, старание внушить ему прежде всего и более всего — правильные понятия о вещах, живые и твердые убеждения, — заставить его действовать сознательно, по уважению к добру и правде, а не из страха и не из корыстных видов похвалы и награды».

О таком идеальном воспитании юношества мечтал Добролюбов; он понимал, конечно, что осуществление этого идеала полностью возможно только в будущем, но в своей собственной деятельности он стремился воплотить принципы революционной педагогики, составлявшей органическую часть его общественно-философских воззрений. Пропаганда этих воззрений была, по убеждению Добролюбова, неотделима от задачи воспитания нового человека, борца за свободу народа.

Было время, когда 17-летний нижегородский семинарист тайно мечтал о «Северной Пальмире», об авторстве», о связях с журналистами и литераторами. Прошло четыре года, и он записал в своем дневнике:

«Я решительно втягиваюсь в литературный круг и, кажется, без большого труда могу теперь осуществить давнишнюю мечту моей жизни, потерявшую уже, впрочем, значительную часть своего обаяния после того, как я посмотрел вблизи на многих из тех господ, которых бывало считал чем-то высшим, потому что сочинения их печатались…»