Август Коцебу - Достопамятный год моей жизни

Я узнал, что Щекотихин предъявил Байеру данные ему инструкции, и что поэтому было очень опасно для последнего оказывать мне более живое участие. Байер старался оправдать хладнокровного и осторожного Простениуса. Не моя вина, если мое внутреннее чувство противилось всем его доводам.

Вообще, они считали Щекотихина добрым и чувствительным человеком и ожидали от него много хорошего. Это была ошибка, очень извинительная для этих честных лиц, тем более, что я не встречал человека, соединявшего в себе в такой степени как Щекотихин грубость с притворством. Узнав о моем скором возвращении, не посетил ли он мою жену по приезде своем из Тобольска, с тем, чтобы поздравить ее с моим возвращением и сообщить ей, что мы, будто бы, были хорошие приятели и жили словно родные братья в течение всего путешествия? Узнав, с каким вниманием принял меня государь, он явился ко мне и самым низким образом ухаживал за мною. Вид его был мне ненавистен; он вонзался мне в грудь как кинжал. Щекотихин это, наконец, заметил и прекратил свои посещения.

Проведя приятно несколько дней в Вольмарсгофе, мы поехали в Ригу, где ожидали нас преданные нам друзья. Я не застал там достойного губернатора Рихтера; к несчастью он лежал больной в деревне, но я видел моего доброго друга Эккардта и искусного врача Штофрегена, которым и выразил всю мою признательность. Первый из них свез нас в свое имение Граффенгейд, маленький земной рай, и мы расстались через несколько дней, взаимно осыпая друг друга благословениями и пожеланиями.

Я узнал, между прочим, в Риге, что письмо, написанное моею женою герцогине Веймарской, было отправлено директором почт в Петербург и прочитано государем, который, возвратив немедленно письмо, приказал его вновь тщательно запечатать и отправить по назначению. Мои друзья вывели из этого случая разные благоприятные заключения, что это письмо, с которого я имею копию, могло произвести только благотворное действие на чувствительное сердце монарха. Я, быть может, отчасти обязан моим освобождением особе, которой всего более желал бы быть этим обязан, — именно моей жене.

Мы не застали в Митаве губернатора Дризена; он был уже сменен. Благородный советник в Полангене Селлин был также уволен, я его не видел, но встретил поручика, сопровождавшего меня из Полангена в Митаву, по фамилии Богуславского (Boguslawski). Он встретил меня как старого приятеля и заставил завтракать у себя. Как живо я вспомнил в этом самом здании сцену моего арестования. Какое для нас благодеяние со стороны природы, что воспоминание прошедших бедствий доставляет нам такое же наслаждение, а быть может еще и больше, как и воспоминания о прошедших удовольствиях! Я справился о честном казаке, сопровождавшем меня на козлах; я хотел сделать ему подарок, но он был в отлучке.

Должен ли я стыдиться, признаваясь, что залился слезами, когда наш экипаж двинулся, и мы проезжали мимо казарм, когда шлагбаумы опустились за нами, а прусский орел издали простирал к нам свои крылья. Моя жена также плакала… и мы крепко обнялись.

Я плакал не потому, чтобы ожидал этой минуты для полного наслаждения моей свободой. Нет! Имя Александра для всякого честного человека служит верным ручательством его гражданского существования, но какое-то странное смешение сильных и невыразимых ощущений заставляло меня проливать эти сладкие слезы. Вид места, где постигло меня несчастье, краткое представление всех вынесенных мною испытаний, воспоминание о невольной тоске, год тому назад сопровождавшей меня в этом же переезде, противоположность моих ощущений, благоприятный и неожиданный оборот моей судьбы, признательность Богу, возвратившему мне всех, дорогих моему сердцу, радость, что мой долгий и тяжелый сон заменен приятным пробуждением, все это вместе, стесняя сердце, заставляло меня проливать отрадные слезы, в то время как я приветствовал взглядом счастливые владения Фридриха Вильгельма III. Переступив ногою через границу, мне казалось, что я уже на своей родине!

Я встретил в Кенигсберге графа Кутайсова, любимца и постоянного наперсника императора Павла. Если кто-нибудь в состоянии был разъяснить мне причину моего арестования, то, конечно, это он. Я знал его с давних пор, но ранее было не совсем удобно спрашивать его об этом. Чего я не смел сделать в Петербурге, то мог смело и безбоязненно исполнить здесь. Я намекнул о моем желании узнать о причинах, которые могли побудить государя поступить со мною столь жестоко.