Арман Лану - Здравствуйте, Эмиль Золя!

Наконец, автор, который за десять лет снялся с этим человеком, сумел разглядеть его подлинное лицо и полюбить его. О, конечно, на свой лад… Фанатики считают это великим кощунством. Во многих сценах центр тяжести падает на повествование, в особенности в тех, которые рассказывают о Второй империи, о режиме Мак-Магона и о Деле Дрейфуса. Если бросить ретроспективный взгляд на эти периоды, которые одновременно идеализируют прошлое и кажутся нам смешными, теперь они напоминают скорее пантомиму, детективный роман или шутовской хоровод, чем реальную действительность! Глупо утверждать, будто биограф мерил ту эпоху мерками сегодняшнего дня: как можно противопоставлять ту эпоху нашей современности?

Итак, история этого человека зарождается в сердце Парижа, который был вдвое меньше теперешнего, во времена Людовика XVIII и Бальзака, в царствование Короля-Буржуа… А тем временем вырастает четвертая держава — всемогущая пресса, которая укрепляется неподалеку от улицы Круасан, где, замыкая круг, погибнет Жорес, современник жизненных перипетий Эмиля Золя, тот самый Жорес, который в предсмертных судорогах сорвет кровавый и трагический занавес первой мировой войны, отбросившей жизнь Золя и его современников в романтизм нашей предыстории.

Это случилось в 1840 году, между Центральным рынком и Бульварами, Большими бульварами…

На улице Сен-Жозеф, возле дома 10, консьержка настилала солому, чтобы хоть как-то заглушить шум грохочущих по мостовой повозок, но она ничего не могла поделать с пронзительными выкриками возчиков, почтальонов и продавцов газет, доносившихся с улицы Круасан и из квартала Виктуар. Чья-то жизнь угасала на втором этаже, а на четвертом — крик новорожденного возвестил о начале новой. Возле дома, построенного год назад рядом с кладбищем, где были погребены (Мольер и Лафонтен, начиналась обычная вечерняя суета: люди шмыгали меж домами, лепившимися друг к другу, мрачными, потемневшими от старости, закопченными пороховым дымом парижских восстаний.

— Добрый вечер, господин Золя! — бросила консьержка стремительно вошедшему в дом мужчине — плотному, коренастому, небольшого роста человеку с могучей шеей, круглой головой, обвислыми усами, приплюснутым носом и темной шевелюрой.

— Ну как там наверху? — спросил он.

— Не волнуйтесь, ваша женушка довольна! Ей повезло. Можете начинать все сначала.

Подбоченившись, как рыночная торговка, и выставив вперед живот, консьержка проводила глазами жильца, поднимавшегося по лестнице.

Эту квартиру на четвертом этаже Франсуа (Франческо) Золя снял в прошлом году. 1200 франков за такую квартиру, затерявшуюся между узкой улочкой Сантье и улицей Монмартр, — деньги немалые. Жить под самой крышей шумно и тоскливо, однако Эмили здесь нравилось. А теперь вот еще малыш… Настоящий человечек. С двумя глазами и с двумя ручонками. Эмили вчера уверяла, что первые дни он размахивал ими, как утопающий. Что и говорить, ребенок в сорок пять лет — поздновато!

Франсуа Золя отметил в записной книжке: «2 апреля 1840 года. В 11 часов родился малыш Эмиль-Эдуард-Шарль-Антуан, наш сын». Отеческая забота, наивность, любовь к жене чувствовались в этих словах.

Франсуа толкнул дверь. Пронзительный крик ошеломил его. Что с ребенком, холера? Воспаление легких? Он бросился к жене:

— Эмили, Эмили!

— Франсуа, дорогой, — раздается сонный голос Эмили, — добрый вечер!

Взволнованный отец успокаивается, швыряет шляпу на стол, с которого падают какие-то чертежи, и проходит в комнату. Жена встречает его улыбкой. Ребенок морщится. «О святая мадонна, какой же он очаровательный уродец!»

— Ты такой красный, ты что, бежал? — спрашивает Эмили. — Ну как, ты видел господина Тьера?

— О, при новом кабинете это невозможно. Он же глава правительства… Я принес тебе микстуру доктора Джексона. Знаешь, малышу…