Томас Шёберг - Ингмар Бергман. Жизнь, любовь и измены

Обычно все трое питались в кафе “Ля потиньер”, снискавшем одобрение Бергмана, но на пробу наведались как-то раз и в один из ресторанчиков на площади Пигаль. Меню было написано от руки и размножено на гектографе, буквы расплывались нечеткими сизыми пятнами. Блюда, заказанные Грут “без особой материнской заботливости”, Бергман кое-как съел до половины. Он зевал, посмеивался и слишком часто подливал Шёману вина, так что, уходя из ресторана, Шёман споткнулся и угодил в лужу.

Они расположились в кафе, любуясь городским пейзажем, и Шёман достал свой новый фотоаппарат. Отснятые им кадры уникальны – черно-белые, слегка смазанные, порой с неправильной выдержкой, они запечатлели интрижку режиссера, который вскоре прославится на весь мир, в жарком Париже на исходе лета. Бергман, в рубашке, галстуке и берете, и Грут, “…профиль, нижняя губа, короткостриженые волосы, кофточка, наброшенная на плечи”. И кадры, где влюбленная парочка проходит мимо какой-то витрины на Монмартре, улыбается в объектив, потом стоит возле крутой лестницы, небрежно прислонясь к перилам.

Шёман был как младший братишка, который снизу вверх смотрит на более умелого и опытного, семью годами старшего брата. И что греха таить, старший брат Бергман нет-нет да и вгонял своего почитателя в неуверенность. Познакомились они в 1942-м, когда Бергман режиссировал “Сон в летнюю ночь” в Норра-Латин, где учился семнадцатилетний Шёман. Эльса Фишер отвечала тогда за хореографию, а Шёману выпало играть одну из ролей. Позднее Шёман попросил у Бергмана отзыв на свою первую драму, написанную “одним духом за четыре волнующие летние ночи”. Они встретились в кафе, и Бергман угостил его кофе.

Что же именно придавало ему такой авторитет, что я сразу поверил всему, что он говорил? Тот час в кафе “Норма” стал для меня определяющим на годы вперед: укрепил мою веру в себя и соединил с ним дружескими узами. Наверно, многие из его сотрудников привязались к нему сходным образом: он помог им поверить в себя. Тем самым произошло и распределение ролей. Я нуждался в авторитетном наставнике, получил его – и начались типичные ученические метания меж бурным восторгом и боязливой критикой, —

писал Шёман двадцать лет спустя.

Однажды под вечер, когда Гюн Грут была чем-то занята, они пошли в кино, посмотрели “Манон” француза Анри-Жоржа Клузо. Впервые Шёман смотрел фильм вместе с “Выразительным”, как он называет Бергмана, который своими громкими комментариями раздражал и соседей, и своего спутника, – бесконечные стоны, вздохи и язвительные реплики.

После фильма я даю Ингмару понять, каково мне было. Он изумлен: “Что ж ты сразу-то не сказал!” – “А что я должен был сказать?” – “Попросил бы меня заткнуться, черт подери!” Интересно, каким образом? Он даже не догадывается, какое безапелляционное впечатление производит. И как давит на меня: я теряю всякую самостоятельность. И что будет, если я попробую? “Генеральша была просто ужасная”, – говорю я о последней пьесе Жана Ануя “Ардель”. “Генеральша?! – говорит Ингмар. – Да она единственная, кто был хорош во всем спектакле!” Он наклоняется вперед и объясняет, почему она хороша. Вот так всегда и бывает. Он отметает все своим превосходящим опытом, а я забиваюсь в угол. Сижу там и сгораю со стыда, потому что собираюсь писать в журнале “Мы” о парижском театре. Знаю ведь! Я критик, я принадлежу к неприятельскому лагерю.

Слабая, подчиненная позиция Шёмана по отношению к наставнику позднее еще обострится. Однако сейчас они наслаждались всем, что Париж мог предложить из кулинарных приключений, выставок, концертов и театральных постановок – “Мизантроп” Мольера, “Орлеанская дева” на музыку Жоржа Бизе.

Ингмар Бергман находился на должном расстоянии от того, что начинало происходить дома, в Стокгольме. Измена жене и детям постоянно витала вокруг словно дымка, но странным образом действовала возбуждающе, пишет он в мемуарах. “Несколько месяцев жила дерзкая инсценировка, неподкупно правдивая и оттого необходимая. Когда придет счет, она окажется ужасно дорогой”.

Вот почему жутковато, что Эллен Бергман в это время тоже была в Париже. Что привело ее во французскую столицу, неясно. Но остановилась она в гостинице “Министёр” на улице Сюрен, неподалеку от площади Мадлен, довольно близко от бергмановской гостиницы. Однажды вечером, когда Бергман и Грут смотрели в театре “Атеней” французского актера Луи Жуве в пьесе Жана Жироду, Эллен Бергман сидела прямо перед ними. “Она обернулась и рассмеялась. Мы сбежали”, – пишет он в “Волшебном фонаре”.