Александр Сабуров - Силы неисчислимые

И, словно подслушав реплику Ревы, на дороге появляется человек. В руках винтовка.

— Кто такие будете? Куда путь держите? — вопросы звучат довольно грубо. Наше короткое приветствие вояка пропускает мимо ушей. — Куда вас несет в темень-непогоду?

— Где начальство? — перебиваю его не менее грубым окриком, уже ставшим привычным при встрече с полицией.

— Вон там, где огонь горит, — и он показывает на избу с ярко освещенными окнами.

— А що це за начальство? — допрашивает Рева.

— Наш начальник полиции.

— Тебя о самом старшем спрашивают! — покрикиваю я.

— Он и есть самый старший.

— Дурак! — схватывается Рева. — Где немецкое командование?

— Их здесь нет. — От прежней воинственности не осталось и следа: наша грубость подействовала. Теперь в голосе незнакомца одна почтительность: — А вы кто будете?

Мы не спешим с ответом и задаем очередной вопрос:

— Тут должна быть рота СС. Это какая деревня?

— Порохня.

— Какая Порохня? Суземского района? — наугад спрашиваю я.

— Нет. Это Украина. Середино-Будский район.

Я чуть было не поперхнулся.

— А где Страчево? — спрашивает Рева.

— Оно будет слева, отсюда далековато.

— А может, справа? — не унимается Рева.

— Нет, зачем же справа. Тут же близко Киевская железная дорога.

Только этого нам и не хватало!

— А Полывотье далеко? — спрашиваю, чтобы прервать паузу.

— То близко. Километров с десять будет.

— Ну, чего ж ты молчишь, барбос? Це ж туда должна проследовать рота СС с акцией на партизан, — возбужденно говорит Рева.

— А! Тогда она прошла через Страчево, — тоже обрадовался полицейский.

— Ты видел? — перебиваю я.

— Нет, зачем. Вот господин начальник говорит, — кивает полицай на Реву.

— Значит, все в порядке. Веди нас к начальству, — приказываю я.

Медленно подъезжаем к дому. Полицейский семенит рядом. Из полуоткрытых дверей несутся переборы гармошки. У крыльца несколько человек. Полицейский что-то говорит одному из них, и тот быстро вбегает в дом.

На крыльце появляется мужчина среднего роста в накинутой на плечи немецкой шинели. Походка виляющая, — очевидно, пьян.

— Начальник полиции. — Он как-то странно бубнит себе под нос. — Кому имею честь представиться?

Протягиваю документ. Рева подсвечивает фонариком. Начальник полиции старательно вычитывает немецкие слова и наконец выдавливает из себя:

— Так, ясно. Очень приятно. Чем могу служить?

— Дорога на хутор Михайловский спокойна?

— Да как вам сказать… Всякое бывает, раз на раз не приходится.

— А у вас что за сборище?

— Друзья. Время коротаем.

— Ну что ж, посмотрим, как вы время коротаете. Надеюсь, вы не возражаете?

— Прошу простить, господа. — Начальник полиции смущен. — Семейный праздник. Именины. Несколько подвыпили. Сами понимаете…

Большая комната. Пахнет самогоном и потом. Стол заставлен бутылками и всяческой едой. Заманчиво пахнет жареной свининой. Уронив на стол лохматую голову, среди луж самогона, объедков и окурков похрапывает верзила в немецком кителе. Остальные — с десяток мужчин и три девушки — стоят и настороженно смотрят на нас. Возглас Ревы заставляет всех вздрогнуть:

— Стул господину начальнику!

Мужчины услужливо бросаются к нам. Предлагают раздеться, наперебой приглашают к столу пригубить чарочку с мороза.

— Нет, мы сыты и торопимся. Только посидим немного, посмотрим, как веселится молодежь.

Гармонист разводит мехи трехрядки, начинаются танцы. Мы с Ревой приглядываемся к окружающим. Большинство сравнительно молоды. Все в немецких кителях. Только один — маленький, щупленький — в пиджаке и рубашке с открытым воротом.

Неподалеку от меня сидит пожилой полицейский. Худое бледное лицо. Лысый череп. Тонкие бескровные губы. Бородка клинышком неопределенного цвета. Колючие жесткие глаза. Сколько ему лет? Может быть, за сорок, а может, и за шестьдесят. Из породы тех людей, чей возраст точно известен только ему самому. Он не пьян, Положив ладони на колени, равнодушно и безразлично смотрит на танцующих. Перехватив мой взгляд, умильно улыбается, а глаза по-прежнему холодные, пустые.

У стены стоит девушка — невысокая, худенькая, одетая в скромное легкое платье. Нервно комкает платок. В глазах, больших, карих, таких ясных глазах, растерянность. К ней подходит полицейский в распахнутом кителе, с потухшей папиросой во рту и пьяным голосом приглашает на танец. Девушка смущенно отказывается.

— Товарищ Галя, видать, приобщилась комсомольских таинств, — раздается елейный голос того лысого, что минуту назад сладко улыбался мне. — Ты, Федор, чужероден ей. Оставь, не береди до смерти чистую комсомольскую душу.