Дмитрий Быстролётов - Пир бессмертных - Книги о жестоком, трудном и великолепном времени. Цепи и нити. Том VI

В восторге я начинаю аплодировать, все замирают и настороженно вытягивают шеи: что делает руками этот странный белый? Это его танец? Или знак неудовольствия? Да нет же, нет! И я награждаю танцоров горстью соли.

Первая пара — жители прерий: это видно по их темным телам и по смыслу танца. Теперь на площадку выходят две женщины, лет сорока и пятнадцати, обе — жительницы лесов, если судить по светло-шоколадной коже. Начинается магический танец жертвоприношения богине женственности. Поднимается незримый занавес, и мы видим древнее и волнующее таинство, как сама эта Черная Африка.

Женщина находится в центре площадки и пристально смотрит на приведенную к ней девушку, которая описывает вокруг нее широкие круги. Это — жрица и посвящаемая, это — палач и жертва. Статная высокая женщина плавно пляшет на месте, танец уверенной в себе силы, власти и жестокости: как гордо вскинута голова, правое плечо поднято, как небрежно следит она за жертвой из-под полуопущенных ресниц! Это — удав, поднявший голову на стройном покачивающемся теле: мертвые глаза безмерно холодны, жестоки и спокойны, только язычок быстро-быстро бегает между кривыми зубами. А девушка танцует по кругу смешной танец резвящегося зайчика: она по-детски скачет и хлопает лапками, она еще не понимает грозную опасность.

Тр-р-р-р-ах! — вдруг взрываются оркестр и хор. Девушка вздрагивает и озирается. Зайчик замечает удава. Медленно-медленно женщина поднимает руку и пальцем указывает девушке место у своих ног.

Теперь начинают надрывно плакать оркестр и хор, все сильнее, все громче: вместе они подвывают нервную, вздрагивающую мелодию, то умирающую, то рождающуюся снова. Это — стон страха и отвращения. Девушка упирается, она руками гонит прочь страшную угрозу, она отказывается подойти ближе. Но неотвратимо, неумолимо, с беспредельной холодной жестокостью поднимается властная рука.

Тр-р-р-р-ах! — низко и повелительно звучат хор и оркестр, и страшный палец опять указывает на то же роковое место. И зайчик, не отводя зачарованных глаз, ступает на один шаг ближе и снова танцует по более близкому кругу, но уже по-другому. Мелодия меняется. Это уже не испуг и отвращение, это теперь мольба: девушка то просит о пощаде и трепещет в судорожном приступе страха, то пытается вызвать к себе жалость слезами и заламыванием рук, то хочет купить отпущение предложением себя, своей молодой красоты: она берет в руки свои маленькие груди и тянет их к палачу с немым воплем: «Возьми!» Но беспощадная рука опять поднимается, низкое и властное «нет!» и страшное движение пальца.

И мелодия снова меняется: теперь это громкий крик отчаяния. Зайчик отчаянно бьется всем телом. Вы как будто бы слышите его жалобный писк: только бы оторваться от этого взгляда, только бы порвать эту роковую нить между холодным и властным взором и своими мятущимися жалкими глазками, порвать — и в кусты! Ведь лес рядом, там — свобода и жизнь! Но рука поднимается и вдруг хватает за волосы свою жертву! «А-а-а», — слабо всхлипывают зайчик и хор. Движение — и девушка у ног жрицы.

Нет уже удава и зайчика, есть всевластная и жестокая жрица и девушка, которая должна принести жертву богине женственности. Закинув руку назад, женщина хватает нож, ножа нет, но вы до боли ясно его видите, бросает девушку на спину, наклоняется и…

Вдруг все исчезает. Мгновенно появляется опушка, я и голые негры. Вон там лежат наши котлы, оружие и мешки. Я вижу вокруг себя испуганные лица вчерашних и завтрашних рабов. Что такое?

Совершенно бессознательно, очарованный удивительной постановкой, я зачем-то вынул из кармана карандаш и бумагу. Зачем? Не знаю! Меня здесь не было, я был далеко — в мистерии. А мои руки сами случайно вынули карандаш и бумагу, эти страшные инструменты поработителей, эти инструменты для составления списков, для проверки суммы налога, для включения свободного человека в документ, который поведет его в армию и на шахты, на мучения, голод, болезни и смерть.

Я вытер лицо, спрятал карандаш и бумагу. Но все было кончено. Вместо сказки нас теперь окружала действительность. С удивлением я рассматривал женщину и девушку — это они сейчас были змеей и зайчиком, жрицей и жертвой? Обыкновенные негритянки. Такие, как все. Рабыни.

Вот в такие моменты и нужна моя чудесная шапка-невидимка!

Обнаружилась пропасть между тем, что есть, и тем, что лишь казалось, жизнь провела остро отточенным лезвием по живому и бьющемуся сердцу — я не вскрикнул и сказал Мулаю: