Марина Чечнева - Повесть о Жене Рудневой

Мы поднялись по ступеням лестницы и через огромные двери вошли в зал. Высокие расписные потолки, на огромных окнах рваные тряпки, на стенах остатки разбитых и разодранных картин. На инкрустированном паркетном полу зияют рваные дыры пробоин… Валяются осколки хрусталя, разбитые бутылки, банки от консервов. В дальнем углу стоит рояль, сверкая белизной.

— Узнаешь этих «разумных существ»? — спрашиваю я Женю.

— Фашисты. Варвары XX века.

Держась за руки, мы с Женей подошли к роялю. Гулко отдаются наши шаги. На белой крышке рояля начертана свастика. Тут же валяется уголь.

— Что это? — спрашивает Женя.

— Проклятый символ фашизма — свастика.

— Теперь смотри, что останется от фашизма, — Женя взяла уголь. — Мы фашизм заключаем в плотный замкнутый квадрат и ставим на нем крест!

— Скоро ты думаешь это сделать?

— Буквально через недели.

— Твоими бы устами мед пить.

Женя открыла крышку рояля и взяла аккорд.

Я слушала музыку, застыв в каком-то торжественном оцепенении. Что играла Женя, я не знала — Бетховена или Моцарта, Чайковского или Корсакова, во всяком случае, что-то классическое. Никогда, мне казалось, так благотворно на меня не влияла музыка, как в этот момент во сне. В меня вливался какой-то неземной восторг. Я до краев наполнилась чувством великого счастья. Мне казалось, что я лечу вместе с музыкой, и в душе рождались мысли о вечности.

Женя встала, закрыла крышку рояля, взяла за руку и сказала:

— Спустимся на землю, Марина. Нам еще надо фашистов добивать…»

Теперь я вижу, что мой «сон» был, пожалуй, слишком красив, но тогда, после двух лет фронтовой жизни, среди тяжелой работы на износ нам так не терпелось увидеть мирную, красивую жизнь.

— Ну что это такое! — как-то с горечью сказала мне Женя. — Кажется, мои мамуся и папист совершенно разучились мыслить и писать просто, по-русски.

— О чем ты, Женя?

— Вот, погляди, — протянула она мне письмо из дома, — это не послание от любимых, а передовица из газеты.

Я быстро пробежала глазами несколько фраз.

— Не вижу ничего особенного.

— Вот тут прочитай, — Женя ткнула пальцем в середину тетрадного листка. — «Героиня, героические дела!» Да никаких героических дел я не совершаю!

Подошли Наташа Меклин, Дина Никулина, Катя Рябова, Надя Попова, Оля Клюева.

— О чем витийствует наш звездочет?

— Героем быть не желает, — сказала я. — Возмущается, зачем ее так называют.

— У Рудневой в этом вопросе, наверное, свое понятие, — усмехнулась Наташа. — Вот если бы кто первым полетел на Марс или на другую планету, тут она, не задумываясь, назвала бы такого человека героической личностью.

— И правильно! Ничего ты, Натуся, не понимаешь, — горячо возразила Женя. — Нельзя легко бросаться такими словами, как «герой», «героизм»…

— Как бросаться?! А ты что же считаешь, что герой должен обязательно обладать какими-то сверхъестественными качествами? Ну а ты сама, кого ты могла бы назвать героем?

— Ну хотя бы… — Женя замялась и вопросительно посмотрела на. Дину Никулину.

— Так кого же? — допытывалась Наташа.

— Во всяком случае, человека не обычного, а такого, который, не задумываясь, может броситься с гранатами под танк, заслонить собой амбразуру дота или, как Николай Гастелло, взорваться на собственных бомбах, врезавшись во вражескую колонну…

Привлеченные спором, подошли другие девушки. Тема разговора заинтересовала всех. Мнения разошлись, и, в конце концов, как нередко бывает, когда спорят люди, еще не определившие своего отношения к вопросу, все запуталось. Многие, кто вначале возражал Жене, неожиданно стали ее поддерживать, а те, кто соглашался с ней, оказались на стороне Меклин.

Над тем, что такое героизм, Женя размышляла постоянно, пыталась понять, в чем суть героического поступка, какова природа мужества. Это видно из ее дневников. 15 апреля она записала:

«Смелость — это отличное знание своего дела плюс разумная голова на плечах и все это, умноженное на жгучую ненависть к врагу!»

В другом месте — выписка из газетной статьи:

«Есть разные типы героев. Одни совершают подвиг спокойно, словно выполняя обычную работу, других бросает в бой ярость. У людей разные характеры, и они живут и воюют по-разному».

Мне запомнился незначительный на первый взгляд эпизод. В одну из апрельских ночей мы долго сидели на аэродроме в станице Пашковской, дожидаясь приказа вылететь на задание. Все более холодало, мы поеживались, негромко переговаривались. В тиши — лишь изредка пискнет сонная птаха — мы расслышали шаги. Небольшой группой, молча мимо нас проходили люди в шлемах, с парашютными ранцами на спине. Они направлялись к транспортному «Дугласу». В группе было несколько девушек и среди них совсем маленькая, даже у нас в полку таких маленьких не встречалось. Она плохо поспевала за остальными и время от времени, поотстав, бегом нагоняла своих. Парашют у нее подпрыгивал сзади, будто смеялся над маленькой хозяйкой.