Станислав Мыслиньский: Из одного котелка

— Хлеба просто просятся, чтобы их поскорее убрали! — крикнул нам, высунув голову из кабины, командир расчета сержант Сорокин. Несмотря на то что пыль лезла ему в глаза, он не отрываясь смотрел на бесконечные поля созревшей пшеницы, которую некому было убирать.

— Ну что ж, скажи водителю Мишке, чтобы остановился. По крайней мере, лучше делом заняться, чем показывать все время свой зад фрицам, — зло буркнул Грицко. Мы сделали вид, что не расслышали его слов. Каждому из нас, так же как и командиру расчета, жаль было, что хлеб может достаться врагу. Тогда мы еще не знали, что спустя несколько часов море огня поглотит эти поля, а ветер разнесет повсюду легкий черный пепел. Мы еще не знали, что для того, чтоб враг не смог воспользоваться плодами труда советских людей, были созданы специальные саперные отряды, которые минировали дороги, взрывали мосты…

Многого мы тогда еще не знали, продолжая отступать под натиском значительно превосходивших нас в то время сил противника. Мы не знали, например, что еще до оставления Ростова «…Краснодарский крайком партии и крайисполком вместе с командованием Северо-Кавказского фронта приняли решение об эвакуации скота из северных районов края. Всего до 3 августа 1942 года было вывезено около 58 тыс. лошадей, 206,7 тыс. голов крупного рогатого скота, 411,3 тыс. овец и коз…» [7] А. А. Гречко. Битва за Кавказ, стр. 64. Этот скот нередко создавал заторы на дорогах, по которым отступали и мы.

Но эвакуировали не только скот. Техника, и прежде всего тракторы и двигатели комбайнов, которую не успели отправить в глубокий тыл, уничтожалась на месте. «В период с 20 июля по 1 августа из края в глубь страны было вывезено 10 тыс. вагонов зерна. Большое количество сельскохозяйственной продукции было роздано рабочим, служащим и колхозникам. Убранный и заскирдованный урожай и сено, хлеб в элеваторах и амбарах, который не успели эвакуировать, были сожжены… Все предприятия Майкопнефтекомбината выводились из строя. Скважины, компрессоры, понизительные подстанции ТЭЦ, нефтекачки, нефтеперегонный завод № 5 с готовой продукцией… были уничтожены. Врагу ничего не оставалось… Была вывезена также значительная часть оборудования паровозных депо, вагонных участков, дистанций пути и связи. Все остальное хозяйство было уничтожено на месте» [8] А. А. Гречко. Битва за Кавказ, стр. 64–65. .

Уничтожалось, уничтожалось…

Фашистские захватчики сурово просчитались, рассчитывая захватить богатства и поживиться русским добром, — повсюду они заставали развалины и выжженную землю. Тяжелым трудом создавал советский человек это добро, которое должно было служить ему и грядущим поколениям. Но, когда возникла необходимость, он, хотя и с болью в сердце, решительно уничтожал плоды своего труда. Это диктовали ему суровые законы войны.

Прекрасна и богата кубанская земля. Особое очарование ей придают холмы и пригорки, яры и котловины, на склонах которых растут кусты сладкого созревающего винограда. Горизонт на юге поднимается все выше и выше и становится каким-то зубчатым, темно-фиолетовым…

Высоко в небе медленно плывут перистые облака, а в них… прячется «рама». Фашистский разведывательный самолет то выскакивал из-за облаков, то снова исчезал, поблескивая на солнце своим двойным, как бы разрезанным пополам, фюзеляжем. Летчик вел машину медленно, уверенно, внимательно разглядывая все, что только можно было увидеть, не боясь опасности ни с воздуха, ни с земли.

— Прицепился, высматривает добычу, теперь будет кружиться до вечера, — забеспокоился Мухамед.

— А может, пальнешь в него из винтовки? Ручаюсь, шлепнется на землю, как подстреленная перепелка, — издевался над ним Ваня Гришин.

— Этот черт может накликать на нас беду, — переживал вслух пересевший к нам на последнем привале сержант Сорокин. — У вас здесь, на прицепе, приятный ветерок, не то что в кабине, — объяснил он. Водитель тягача Миша Малынин, двадцатичетырехлетний веселый паренек, был, по-видимому, доволен, что сидел теперь один, подальше от «начальства», как шутливо называл он сержанта. Уверенно ведя машину, он то насвистывал, то напевал, чего ему сержант обычно не разрешал, когда сидел рядом. И теперь, услышав пение, Сорокин постучал по крыше кабины.

— Эй ты, чертов сын! Прекрати петь! Репертуар у тебя такой, что даже уши вянут. И где он только научился таким неприличным песням? — удивлялся сержант.

— Так он же их сам сочиняет, — объяснил Грицко Панасюк. — Я видел у него тетрадку, в которую он их записывает. Говорит, что после войны издаст ее. В ней чуть ли не каждое стихотворение с перцем. И все об этом прохвосте Гитлере.