Фабиан Гарин - Василий Блюхер. Книга 1

Шли в матросских бушлатах, тельняшках, бескозырках. Кто в картузах с козырьками, кто в кепках и шляпах. Шли с «луизками», неуклюжими «гра», винчестерами, берданами, карабинами, а то и просто охотничьими ружьями.

Тянулись санитарные фургоны, походный лазарет, транспорт раненых. Тарахтел нескончаемой цепью обоз — башкирские двуколки, возы и подводы, пролетки, тачанки, беговые дрожки, тарантасы, груженные хлебом, зерном и мукой, сахаром и солью, солониной и картошкой. А дальше — людской поток беженцев: отцы, матери, жены и дети бойцов и командиров. Никто не захотел остаться в Белорецке на произвол судьбы. На их телегах дырявые матрацы, изжеванные перины, ящики с неприхотливым скарбом, самовары, казанки, чугунки.

— Какого черта он их тащит? — зло спросил Иван Каширин у Томина, намекая на Блюхера.

— Для тебя скотина дороже человека, а для Василия Константиновича наоборот. Не за себя воюем, а за все казачество, за всех иногородних. Чудной ты!

— Тоже сказал… Мы — военные люди, — не унимался Каширин, — а беженцы для нас — грузило на шее.

— Тебя убьют, баба бердан возьмет и дите свое защищать будет. Я тебя уважаю за то, что ты понял и пошел с нами, за храбрость уважаю, а как человека — нет. Прямо говорю — не заслужил.

Иван Каширин смущенно опустил глаза.

Вблизи раздался детский плач, заглушаемый скрипом колес и ржанием лошадей.

Неприветливо встретил Ала-тау героев Южноуральского отряда. В полдень седловина скрылась в черных тучах, налетел ураганный ветер, вырывая из земли столетние сосны. Деревья со стоном падали с круч.

Одна из телег перевернулась, и под ней задыхались дети. Растрепанная мать голосила, призывая на помощь, но ее никто не услышал. Люди цеплялись за камни, чтобы не упасть в пропасть, впивались ногтями в землю.

В этот час Блюхер с Кошкиным, рискуя собственной жизнью, ехали вдоль обоза, заставляя одних помогать другим. Неожиданно перед ними выросла женщина. Спрятав в заплечный мешок ребенка, она держалась левой рукой за колесо телеги, а правой тянула какого-то казака за рубаху, вылезшую поверх штанов. Ноги у нее скользили, и ей самой угрожала опасность скатиться в пропасть.

Кошкин узнал казака.

— Да ведь это Иван Каширин! — крикнул он Блюхеру и, спешившись, бросился на помощь женщине, а за ним и сам главком.

Как оказалось, Каширин, пропустив вперед свой полк, вспоминал Блюхера недобрыми словами за поход через Ала-тау. Он уж собрался догнать свой полк, как конь его споткнулся и упал, сбросив с себя седока. Каширин успел ухватиться за камень, но конь скатился с высоты и разбился. Женщина, укрывшаяся подле телеги, случайно увидела выбившегося из сил казака и без раздумья бросилась на помощь.

Когда ураган стих, то на смену ему пришел ливень, промочивший людей до нитки. Только на другой день отряду удалось с большими трудностями спуститься в долину Зигана. В борьбе со стихией погибли десять бойцов и двадцать два беженца.

Иван Каширин, раздевшись до исподников, сушил свою казачью одежонку.

— Ну как, Иван Дмитриевич, отошел? — спросил Томин.

Каширин стыдливо отвел глаза в сторону:

— Много лет прожил, а только этой ночью переворошил в думках всю свою жизнь. Совестно сознаться: баба с дитем меня спасла. Я эту бабу беспременно найду и низко поклонюсь ей в пояс.

— Она без твоих поклонов проживет. Плохо ты знаешь рабочий люд. Возьми муравья — не велик, а горы копает. Научи такую бабу уму-разуму — она весь мир переделает.

Слова Томина крепко запали в душу Каширина. Когда в Белорецке Русяев по поручению главкома объявил на сходе, что отряд уходит на соединение с Красной Армией, жители порешили тоже уйти. Но не все. Иван Каширин вспомнил женщину, которая безумолчно голосила: «Никуда не пойду. Моего мужика на Извозе убили. Задушу ребят, а потом себя». Она плакала, размазывая по грязному лицу слезы, била себя кулаками по голове. Каширин скрежетал тогда зубами, злился на Блюхера, а сейчас жалел, что она не пошла со всем отрядом.

Целый день простояли в долине. Под вечер седловина Ала-тау наполнилась червонным золотом, напоминая огромный ковш, в котором варилась медь, а когда закат погас, горы в ожидании прихода луны замерли для парада.

Блюхер взглянул на посветлевший бархат Алатау — как будто и не было урагана — и подумал об отряде: «Если бы сейчас снова потребовалось перейти через хребет — все поднялись бы и пошли».

Наутро возчики смазывали оси телег колесной мазью, конники чистили коней скребками, в котлах варили обед, матери кормили грудью младенцев.