Александра Толстая - Отец. Жизнь Льва Толстого

Для автора книги «Отец» 50‑е — 60‑е годы в жизни Толстого не только взаимоотношения с кругом «Современника», с Тургеневым, яснополянская школа, журнал, писанье «Войны и мира», но в такой же степени и охота, и сенокос, и лесопосадки, и пристройка к дому. Описывается, как он катался на коньках, учась «вырезывать на льду фигуры тройки и восьмерки», какой он был «великолепный, лихой ездок, всю жизнь знавший это непередаваемое словами ощущение слитности с лошадью». Описания верховых прогулок, поведения коня Дэлира занимают в общей сложности место, сопоставимое с описанием, например, издательских дел — и, видимо, это реальное соотношение в жизни Толстого. И когда мы читаем, что игре в городки, карты он предавался с такой же страстью, как и писанью, что у него до старости сохранилось «искреннее, почти страстное увлечение спортом, играми, разными забавами», — не подводит ли автор нас к пониманию одной из важнейших сторон многосложной толстовской личности?

Понять и описать жизнь Толстого последних тридцати лет (после перелома) особенно сложно. Всех о нем писавших, как и вообще русскую интеллигенцию рубежа веков, сильно занимал вопрос «соответствия» учения Толстого и его реальной жизни. Одни считали, что барский быт Ясной Поляны и вообще жизнь Толстого противоречит его проповеди. Например, очень резко говорил и писал об этом философ Н. Ф. Федоров (назвавший философию Толстого лицемерной) [143] См.: Георгиевский Г. П. Л. Н. Толстой и Н. Ф. Федоров. Из личных воспоминаний. Вступ. статьи и примеч. Г. И. Довгалло и А. П. Чудакова. В кн.: Четвертые тыняновские чтения. Тезисы докладов и материалы для обсуждения. Рига. 1988. С. 27 – 66. . Другие, напротив, полагали, что живя в последние годы в семье в тяжелых условиях непонимания и даже враждебности, Толстой показывал высший пример самоотверженности и христианского терпения. «С точки зрения мнения людского, публики, — замечает Александра Львовна, — даже некоторых последователей его — жизнь Толстого была сплошным компромиссом, и только он один, стоя обнаженным перед Богом, мог судить, поступает ли он по велениям совести или по своим личным, эгоистическим побуждениям. <���…> Он шел своим путем, делал то, чего не мог не делать, принимая решения один, по своей совести». А. Л. Толстая не берется здесь, как и в других случаях, быть судьею своего великого отца. Она лишь стремится показать эту великую и многосложную жизнь в возможной полноте и целостности.

Труднее всего в кратком и неспециальном сочинении писать о философии Толстого. Душа Толстого представляла собою художественную субстанцию в наиболее мощном виде, который когда–либо являл мир. И все попытки носителя этой субстанции перебороть ее и превратить в нечто другое не просто оказались тщетны — они только обнажили ее мощь: вся его философия изначально была под подавляющим влиянием этой художнической сути. Под ее всепоглощающим воздействием и по ее пршщипам построены все отделы толстовской философии.

Эта философия направлена прежде всего на собственную личность и анализ собственной души. Художническое всматриванье в себя, художественный анализ — единственное, что занимало его по–настоящему и целиком с младых ногтей. Для себя он сам был центральное событие мира и призма его видения. Обвинявшие его в эгоцентризме (Н. Ф. Федоров, И. А. Ильин), были со своих — философских — позиций правы. Но эгоцентризм этот имеет полное оправдание — художественное. Всякий художественный мир самодовлеющ: он не хочет знать других миров. Так же самодостаточна система Толстого: она не принимает других точек зрения, она даже не спорит с ними по–настоящему, она просто отвергает их.

Как бы ни назывались его сочинения — дневник, философский трактат, предисловие, письмо, обращение, статья — это всегда было по своей сути художественное произведение, подчиненное законам искусства, а не науки или публицистики (именно поэтому все это так уязвимо со строго логической и философской точек зрения). И дневники и «Исповедь» — это изображение художником постоянно ищущего человека. Все это было — та же художественная деятельность, работа художника слова, как ни пытался он от нее отойти и ее осудить.

И внутренним стержнем его жизни до самого ее конца тоже было художество. Именно поэтому он не мог заковать ее в рамки толстовства. Мир интересовал его во всех проявлениях, ему страстно любопытны были все люди — и разделяющие его учение и нет, люди духа и люди физической мощи 1, праведные и грешники, мужики и аристократы, трезвые и пьяные. Собственно толстовское учение не предполагает волевой активности; Толстой–писатель был сгустком жизненной и творческой воли.