Александра Толстая - Отец. Жизнь Льва Толстого

Отец тихо, спокойно умирал…

Позвали С: А., всех братьев…

В то же утро я уехала в Ясную Поляну.

Я сидела одна в его кабинете… Казалось, жизнь моя кончена. Не для чего, не для кого жить… Пустота, отчаяние… Тихо, неслышными шагами вошла старушка Шмидт. «Не плачь, — сказала она мне. — Не надо… Почитаем Круг Чтения на 7 ноября, день его смерти».

Старушка Шмидт взяла книгу с его стола, нашла число и стала читать: «Жизнь сон — смерть — пробуждение».

9 ноября. Рано утром прибьш траурный поезд на станцию Засеку. Поезда из Москвы были переполнены. Собралась громадная толпа, тысячи, может быть, десятки тысяч. Процессия растянулась на версты. Гроб несли сыновья и Яснополянские крестьяне. Впереди процессии плакат: «Лев Николаевич, память о твоем добре не умрет среди нас, осиротевших крестьян Ясной Поляны». Гулко разносилось в тишине раннего морозного утра несмолкавшее пенье тысячами голосов «Вечной памяти».

Гроб поставили в библиотеку — первый кабинет отца. Люди проходили бесконечной вереницей в дверь из передней и выходили на каменный балкон, чтобы в последний раз поклониться Толстому.

В Заказе, между дубами у оврага — место Зеленой Палочки — вырыта могила. Ее вырыл бывший ученик отца Михайло Зорин.

В лесу, в отдалении — конные жандармы.

Медленно опускали гроб — толпа, на коленях, пела «Вечную память».

Резким диссонансом прозвучал чей–то сердитый голос; «Полиция на колени!»

Жандармы покорно исполнили приказание.

Засыпали могилу… «Вечная память», речи… Мы вернулись домой, Толпа людей… зияющая пустота…

«На свете много людей»… эти слова не доходили тогда до моего сознания. Но жить надо было.

1911–1913 годы. — Выполнение завещания отца: издание его неизданных сочинений, покупка земли у братьев и наделение ею крестьян, передача прав на сочинения отца в общее пользование.

1914 год. — Я уезжала на Турецкий фронт сестрой милосердия и приехала в Ясную проститься с матерью.

Горе состарило ее. Она мало говорила, все больше дремала, сидя в вольтеровском кресле, где так любил сидеть отец. Казалось, ничего не интересовало ее. Голова ее тряслась больше прежнего, она как–то вся согнулась, сделалась меньше, большие черные, прежде такие блестящие, живые глаза ее потухли, она уже плохо видела.

«Зачем на войну едешь, — сказала она. — Отец не одобрил бы».

1917 год. — В Ясной Поляне мать, Таня — муж ее скончался — с Таничкой.

Кругом громили, жгли помещиков. Зловещие слухи ползли, наводя ужас на обитателей Ясной Поляны. Говорили, что мужики из соседних деревень иду'1* громить Ясную Поляну. Слухи оказались действительностью. Толпы шли ближе, ближе. Запрягали лошадей, мать, Таня с дочкой сидели на уложенных сундуках, собираясь бежать…

Но вдруг разнеслась весть — яснополянские крестьяне встретили бунтовщиков с топорами, рогачами, вилами, и погнали их обратно. Яснополянская усадьба сохранилась — одна из немногих в округе.

1918 год. — Я приехала в Ясную Поляну. Голод. Всё тот же Илья Васильевич в белых, хотя и заплатанных перчатках, беззвучно подает обед, стол накрыт белоснежной скатертью, серебро, но на блюде… вареная кормовая свекла, масла нет, кусочки, очень маленькие, черного хлеба с мякиной.

1920 год. — Я на несколько дней приехала в Ясную Поляну повидаться с матерью, тетенькой Татьяной Андреевной и Таней с дочкой. Но в тот день, когда я собиралась уезжать, моя мать заболела воспалением легких и я осталась ухаживать за ней. Она кротко, необычайно терпеливо переносила страдания.

«Саша, милая, прости меня. Я не знаю, что со мной было… Я любила его всегда. Мы оба, всю жизнь были верны друг другу. — -»

«Прости и ты меня, — я очень виновата перед тобой», — сквозь слезы говорила я ей…

У нее сделался отек легких, она задыхалась. Умерла она спокойно, исповедывалась, причастилась. Я закрыла ей глаза.

Война, революция, смерть близких, тюрьма, голод… потеря Родины.

Жизнь уже на закате, но одиночества нет, потому что я знаю теперь, что «на свете много людей, кроме Льва Толстого…»

Начавши читать книгу младшей дочери великого писателя Александры Львовны Толстой (1884 – 1979) многие, возможно будут разочарованы: никаких «я помню», «отец говорил мне», почти полное отсутствие семейных преданий, историй, анекдотов. На все два тома — лишь три–четыре эпизода с пометой «из личных воспоминаний». О себе автор пишет так же, как о других детях Толстого, в третьем лице: «К Мише ходил учитель скрипки, к Саше — учитель музыки. Оба были музыкальны, но не учили уроков». «Я» впервые появляется в книге, когда Саше 17 лет: «С этого дня в Саше — во мне — произошел перелом. Саша — я — уже больше не была ребенком». Это был день первого значительного разговора дочери с отцом.