Максим Чертанов - Эйнштейн

20 марта полиция по доносу обыскала дачу в Капуте, в апреле — берлинскую квартиру Эйнштейнов; позднее конфисковали и жилье, и банковские вклады. (И только патентное ведомство, плохо разбиравшееся в политике, весной 1933 года выдало Эйнштейну и Сциларду патент на холодильник.) Рудольфу Кайзеру удалось спасти лишь архив — с помощью французского посла. Кайзер с Илзе и Марго с Марьяновым бежали в Париж (потом Кайзер — они с Илзе давно были на грани развода — отбыл в Голландию, а в 1935 году эмигрировал в Нью-Йорк и стал профессором литературы); Дюкас уехала в Цюрих, Майер — в Вену. Конфисковали и «Морскую свинку» (она стояла на верфи у знакомого, Германа Шумана, Эйнштейн просил ее спрятать — не вышло). 12 июня в «Воссише цайтунг» появилась заметка о поимке яхты: «По слухам, Эйнштейн планировал переправить яхту в чужую страну». В январе 1934 года «Морскую свинку» выставили на торги с условием, что она «не может быть куплена национал-предателями». Один человек предложил 600 марок, другой — тысячу, третий, дантист Фибиг, — 1200 марок. Но ему яхту не продали: в конце его заявки не было написано «хайль Гитлер».

11 марта Эйнштейны отплыли из Нью-Йорка, намереваясь пожить в Бельгии — там королева-друг, безопасность и забота гарантированы. (Милева предложила свой дом в Цюрихе, бывший муж благодарил, но Эльза, естественно, отказалась.) Зачем вообще они вернулись в Европу? Прежде всего, наверное, для воссоединения с семьей, в которую входили и Дюкас с Майером. Возможно, хотели попытаться забрать из Германии какое-то имущество. Наконец, Эйнштейн всегда любил взять тайм-аут перед переездом куда-либо; ему наверняка сделают предложения из европейских стран, и он, даже уже решившись на Америку, мог колебаться. 27 марта они были в Гавре, а 28-го их встречали городские власти и толпы в Антверпене.

В первый же день он принялся рвать связи с Германией. Паспорт сдал в немецкое консульство в Бельгии. В Прусскую и Берлинскую академии наук написал о своей отставке. Берлинская академия обвинила его в «антигерманской деятельности». «Одно Ваше слово в защиту Германии, — писал секретарь академии 1 апреля, — произвело бы сильное впечатление за границей». То же сделала и Прусская академия, только жестче: его назвали «агитатором» и заявили, что не сожалеют о его отставке. Он ответил секретарю Прусской академии Эрнсту Хейману 5 апреля: «Я получил информацию от полностью надежного источника, что Академия говорила об „участии Эйнштейна в злостном распространении слухов в Америке и Франции“. Я объявляю, что никогда не принимал участия в „злостном распространении“ и нигде не видел „злостного распространения“. Люди просто комментируют меры немецкого правительства, направленные на уничтожение немецких евреев экономическими методами… Я заявил, что не хочу жить в стране, где человек не может пользоваться равенством перед законом и свободой говорить, что он хочет. Далее я описал текущее состояние дел в Германии как смуту и сделал некоторые замечания о ее причинах. В документе, который я отправил Международной лиге борьбы с антисемитизмом, я также призвал всех разумных людей приложить все усилия, чтобы предотвратить массовый психоз, который таким ужасным образом проявляет себя в Германии сегодня, от дальнейшего распространения».

Он не лгал: действительно пытался быть лояльным Германии. Даже отказался подписать французский манифест против германского антисемитизма: «Я не могу принять личное участие в этом чрезвычайно важном деле по двум причинам: во-первых, я — все еще немецкий гражданин, и во-вторых, — еврей. Я работал в немецких учреждениях в Германии, и ко мне всегда относились с полным доверием. Как бы глубоко я ни сожалел о вещах, которые происходят там, как бы сильно я ни осуждал ужасные ошибки, которые делаются с одобрения правительства, для меня невозможно принять участие в мероприятии, осуществляемом членами иностранного правительства. Представьте, что французский гражданин в похожей ситуации протестовал бы против действий французского правительства вместе с немецкими государственными деятелями. Даже если бы вы признали, что протест был основан на фактах, вы бы все равно расценили поведение вашего гражданина как предательство». (Это к тому, могли Эйнштейн одобрять шпионаж, которым предположительно занимался Марьянов. Если он уже при Гитлере считал предательством подписать французское заявление, стало быть, лояльность его была чрезвычайно велика.)