Даниил Галкин - В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора

В Москве, спустя несколько недель, произошла встреча в правлении общества «Знание». Я подумал, что предстоит экстренный выезд с очередным лекционным циклом. Один из руководителей, маститый академик с улыбкой передал мне письмо. Сначала, как водится, шли дежурные комплименты, а в конце – едкая ханжеская критика демонстрации непристойных слайдов, несовместимых с высокой моралью нашего общества. Письмо подписала группа престарелых ортодоксальных коммунистов. Академик посоветовал мне впредь быть осмотрительнее. Я не удержался и поведал ему, как чуть не погорел на таможне из-за древних богов. Он рассмеялся и указал на внушительную пачку писем со схожим содержанием. При этом добавил:

– Как покупатель, так и слушатель, тем не менее, всегда прав. Аудитория аудитории – рознь. Бывают глупейшие проколы и у опытных лекторов. К примеру, в тот же Глазов мы направили известного экономиста. Его засыпали многочисленными вопросами. И этот умнейший ученый брякнул во всеуслышание: «Больно много вы хотите услышать за те гроши, которые мне платят за лекции». После такого непростительного заявления мы вынуждены были с ним попрощаться.

Американская тема являлась самой востребованной. В то же время здесь легче всего было проколоться. Поэтому даже матерые лекторы, побывавшие в Штатах, наотрез отказывались «скользить по острию ножа». Проще было тем, кто красноречиво и доходчиво пересказывал увиденное, безнаказанно добавляя ложку меда в бочку дегтя. Я нашел удобную и дипломатичную форму уходить от опасных вопросов. К примеру, меня просили поделиться своими впечатлениями о США представители органов государственной безопасности. Люди с погонами полковников (и даже выше!) с нарочито добрыми улыбками говорили примерно одно и то же:

– Нам можно доверять: расскажите, пожалуйста, то, что вы не рассказываете широкой аудитории.

Такие подкупающие, сладкие слова сразу заставляли меня быть настороже. В сущности, они были рассчитаны на доверчивость или наивность лектора. Для подобной категории слушателей мой ответ был предупредительно-вежлив:

– Мое выступление не выходит за рамки общих и профессиональных впечатлений о городах, традициях и людях Америки. Любую другую информацию, как и вы, черпаю из наших официальных внутренних источников.

Более раскрепощенно я разнообразил досуг отдыхающих в своем любимом пансионате «Березки» на берегу Пироговского водохранилища (он относился тогда к системе Госстроя Союза). Была возможность приобретать семейные путевки, включая родственников и друзей.

Временами из Финляндии приезжали сестра с мужем, дополняя наше дружное веселое сборище. Особенно всем нравился отдых в зимнее время. Лыжные броски по просторам огромного водохранилища, вдоль канала и по окружающим лесам омолаживали душу и тело. С быстроходом Матти, за которым я едва успевал, мы уходили далеко вперед от медлительной женской группы. Вечером вместительный зрительный зал заполнялся отдыхающими. Один-два раза в неделю я делился путевыми впечатлениями. За пультом диапроектора восседал неотразимый Михаил Немировский. Он входил в состав нашего общего родственного клана. Устраивались у нас и веселые посиделки. Роль тамады, как правило, выполнял остроумец Игорь Гурбанов – муж Милы, двоюродной сестры, той самой, в доме которой произошло мое знакомство с Доритой. Так продолжалось много лет, пока не рухнул «железный занавес» и жизненные обстоятельства не разбросали всех по белу свету.

В один из традиционных зимних заездов в пансионат мы, всей гурьбой, пошли на лыжную прогулку. Навстречу, с крутой горки, с визгом неумело неслась девушка. Я попытался ее перехватить, чтобы удержать от падения. Со всего маху она навалилась на меня. Мы со смехом грохнулись в сугроб. Но когда поднялись, мне было уже не до смеха: невыносимая боль в правой руке, висевшей как плеть. К счастью, среди лыжников оказался врач-травматолог. Он ловко вправил руку, хотя определил сильнейшее растяжение с подозрением на разрыв сосудов. Позднее выяснилось, что с сосудами все нормально. Однако рабочая правая рука долгое время после этого доставляла мне сильный дискомфорт. Физиотерапия оказалась малоэффективной.

Настораживало состояние мамы. Она миновала семидесятилетний рубеж. Сохранила завидную для этого возраста подвижность и подтянутость, в отличие от расплывшихся вширь сверстниц. Однако ее ожидал страшный диагноз – онкология. Даже назвали предельный срок жизни – полтора года. В это время меня оформляли в очередную, довольно длительную командировку на Кубу. В связи с непредсказуемой бедой я отказался от заманчивой командировки. По фатальному совпадению безнадежный недуг мамы, как это ни парадоксально звучит, сохранил мне жизнь. Самолет, которым я должен был в назначенный день вылететь на Кубу, при посадке в Гаване потерпел крушение [149]. Об этом лаконично поведали на последней полосе газеты «Правда» и «Известия».