Сергей Глезеров - Удельная. Очерки истории

Тетя Надя была довольно высокой худощавой женщиной. В молодости была красивой, но замуж не вышла.

В семье иногда потихоньку рассказывали, что причиной тому большая любовь, которая была у нее к Василию Семенову – другу ее братьев, женившемуся на старшей сестре Евгении. Впоследствии брак этот распадется, Василий Иванович уйдет из семьи, оставив сына Владимира, а что уж при этом чувствовала и переживала тетя Надя, можно только догадываться.

Н.А Соколова.

Фото 1956—1957 гг.

Из архива О.Ю. Лукьяновой

Всю блокаду работала она в Выборгском телефонном узле связи на Лесном проспекте. Видимо, работала очень добросовестно, так как была награждена орденом Ленина. В 1956 году вышла на пенсию. До сих пор в моей семье сохраняется ваза с надписью: «Благодарим за безупречную и долголетнюю работу». Годы взяли свое: плечи согнулись, глубокие морщины изрезали лицо. Но и в старости она следила за собой, укладывала щипцами прядки седых волос, любила носить блузы с глухим воротничком. Что касается характера, то была она достаточно жесткой, требовательной, никогда не кривила душой. Ее очень любили племянницы и племянники, а соседи, как мне кажется, побаивались.

Большую привязанность испытывала она к огромному рыжему коту Катаське. Однажды с ним произошла беда: кто-то из соседей облил его кипятком из чайника. На спинке длинной тонкой полоской выпала шерсть, рана была кровавой. Тетя Надя переживала его боль как свою, возила его, такого тяжелого, в лечебницу, лечила гомеопатическими мазями (другими лекарствами они сами почти не пользовались). И все зажило, как на собаке. Только шерсть так и не выросла.

Тетя Надя прекрасно готовила: ее фирменным блюдом были жареные опята, которые мы собирали по березовым пням рядом с домом или в Сосновке. За последними осенними курочками и зеленушками ходили уже тогда, когда листьев на деревьях почти не оставалось. Вырезала она их ножичком прямо из-под земли, находя буквально на ощупь. Скончалась Надежда Александровна в августе 1962 года, и эта была первая смерть, с которой я соприкоснулась.

В отличие от сестры, тетя Вера была низенького роста, рыжеватой, веснушчатой. Как и тетя Надя, замужем не была, но всегда себя отдавала подругам, сослуживицам, соседкам, родственникам, воспитанницам. Фактически я стала ее последней воспитанницей и любимицей. Она меня даже в детский сад не пустила, хотя моя младшая сестренка Таня подверглась все же коллективному воспитанию. Тетя Вера почти ни в чем не могла мне отказать, и, к стыду своему, я часто этим пользовалась.

Когда мы выходили на проспект Энгельса, я всегда старалась направить наш путь в магазин канцтоваров, где был отдел игрушек. Когда бывали на почте, я надолго застывала у выставленных наборов почтовых марок. Посещение поликлиники на углу Манчестерской оборачивалось для меня приобретением вкуснейшей шоколадки с орехами «Золотой якорь» из магазина напротив, а уж про пышки из новой булочной на углу Скобелевского и проспекта Энгельса я уж и не говорю – это было своеобразным ритуалом. Не могла она отказать и другим (пенсия по тому времени у нее была высокая – 80 рублей), часто у нее перехватывали «рублики» до получки, стаканчик муки или сахарного песку и т. п.

Занимала она проходную комнату. Эта комната была побольше, чем тети Надина, но мебели и в ней было немного: атаманка (оттоманка – широкий мягкий диван с подушками, заменяющими спинку – С. Г.) с валиками (на одном из них всегда лежал Катаська), узкий шкаф, буфет, кровать красного дерева, небольшая тумбочка рядом с ней, в центре стол со стульями. Над тумбочкой висел радиоприемник, его почти не выключали. У окна стоял небольшой столик со швейной машинкой «Зингер».

К Новому году на столике вместо «Зингера» появлялась елка. Игрушки менялись, однажды племянницы даже подарили тетушкам большой (двухслойный) набор игрушек из ГДР. Неизменными же оставались свечки, которые они не боялись зажигать. Тетя Вера часто сидела за машинкой, шила много, но не на заказ, а для себя. Чаще всего чинила постельное белье. Кровать ее была образцово-показательной. Она рассказывала, что сама кровать была маминой, чуть ли не из приданного. Застелена она была в лучших традициях того времени: несколько подушек подымались горкой, наверху – думочка, самая маленькая, снизу кровати подвязан подзор с кружевами. (У тети Нади все было как-то поскромнее, подушек и кружев поменьше.)