Л. Переверзев: Голоса Америки. Из народного творчества США. Баллады, легенды, сказки, притчи, песни, стихи

В полицейском участке нас обоих тут же арестовали и надели наручники. Я сказал: «Оби, ведь в наручниках‑то мне мусор не собрать».

Он сказал: «Заткнись, парень, и давай садись к нам в машину». Что мы и сделали — сели на заднее место в патрульной машине, и повезли нас на, как они говорили, «место преступления».

Они взяли с собой три заградительных знака, двух полицейских и одну машину, на месте же преступления оказалось уже пять полицейских и три машины, словно то было крупнейшее преступление века, и все хотели прочесть отчет об этом в газетах.

И они применили там все, что можно: брали у нас отпечатки пальцев и пробу запахов для собак, сделали двадцать семь цветных фото 8×10 с кружками и стрелками и с пояснительным текстом, где было сказано, что к чему. Сделали снимки подъезда, отъезда, вид с юго–запада, вид с северо–запада, не считая больших аэрофотографий!

После допроса нас отвезли в тюрьму и заперли в камеру.

А часа через четыре явилась Алиса (Алису помните? Это ведь о ней песня), произнесла пару слов по адресу Оби, внесла за нас деньги в залог, и мы возвратились в церковь, съели еще один праздничный обед (что за обед!) и опять не вставали вплоть до утра, когда всем нам нужно было явиться в суд. Мы вошли, сели, прибыл Оби, имея с собой двадцать семь глянцевых цветных фото 8×10 с кружками и стрелками и пояснительным текстом на обороте каждой, и уселся.

Вошел человек, сказал: «Встать, суд идет!» Мы встали все, и Оби стоял со своими цветными фото 8×10, и тут входит судья с собакой–поводырем, сел в кресло. Собака тоже уселась. Сели и мы.

Оби взглянул на собаку–поводыря и горько заплакал.

Потому что понял, что это типичный случай слепого американского правосудия, и тут уж он ничего поделать не может, и судья не увидит всех двадцати семи его глянцевых цветных фото 8×10 с кружками и стрелками с по–яснительным текстом на обороте — этих главных улик против нас.

С нас взыскали 50 долларов и обязали убрать тот мусор.

Но рассказать‑то вам я хочу совсем не об этом. А о том, как я поступал на военную службу.

Есть в Нью–Йорке такое здание, называется Уайтхолл–стрит, войдете в него — и вам тут же инъекцию, инспекцию, инфекцию и селекцию — годен!

Однажды я туда заглянул, прошел медицинское освидетельствование (хорош я был прошлой ночью, надрался черт знает как и выглядел соответственно, когда пришел туда утром, потому что хотел быть таким, каким должен быть стопроцентный американский парень из славного Нью–Йорк–Сити). Вхожу и сажусь, дают мне листок: направление к психиатру, комната 604. Поднимаюсь туда, говорю: «Ну, сморчки, я хочу убивать! Убивать я хочу! Хочу видеть кровь и кишки и жилы хочу рвать зубами! Грызть мертвецов, трупы жечь, убивать, убивать, и все тут».

Прыгаю и ору: «Убивать, всех убивать!», и доктор тоже со мной запрыгал. Вместе прыгаем и орем: «Убивать! убивать!»

Тут приходит сержант, вешает мне медаль, говорит: «Иди в зал, наш парень!» Особой радости я, впрочем, не чувствовал.

Спускаюсь в зал, еще инъекции, инспекции, инфекции — опять все те процедуры, которые уже проделывали, и так два часа, три, четыре. Пробыл там уйму времени, прошел через все эти штуки, тяжеловато пришлось, проинспектировали всего с головы до ног, прощупали все до жилочки, не пропустили ни косточки и говорят потом:

«Парень, поди‑ка ты вон туда и сядь на скамейку — ту, где написано «группа Б». Давай поскорее».

Пошел я туда, сел на эту скамью с надписью «группа Б»; оказывается, туда попадают те, кто морально недостаточно чист для армии — узнали, значит, про историю с мусором.

Сидели там на этой скамье какие‑то страшные, дикие, мерзкие, грязные рыла, кого только не было: кто мать избил, кто отца придушил, а кто еще похуже.

И этот‑то самый, который еще похуже, встает и подходит ко мне. И весь такой грязный, злобный, ужасный и пакостный, рядом садится и спрашивает: «А ты что сделал?»

Я говорю: «Ничего. Должен был заплатить пятьдесят монет и мусор убрать». Он говорит: «За что взяли‑то?» Я говорю: «Загрязнение местности, нарушение общественного порядка».

Тогда все пододвигаются ближе, жмут руку, и мы в полное удовольствие беседуем на этой скамье о всяческих там преступлениях, не пропустили ни одного, обсудили все–все до тонкости, словом, хорошо посидели.

Сидим, покуриваем, и все такое, потом приходит сержант с бумагой и говорит:

«ПАРЕНЬЭТАБУМАГАСОДЕРЖИТСОРОКСЕМЬСЛОВТРИДЦАТЬПЯТЬПРЕДЛОЖЕНИЙМЬIXОТИМЗНАТЬПОДРОБНОСТИПРЕСТУПЛЕНИЯВРЕМЯПРЕСТУПЛЕНИЯИВСЕДРУГИЕСВЕДЕНИЯОТНОСИТЕЛЬНОПРЕСТУПЛЕНИЯКОТОРЫМИТЫРАСПОЛАГАЕШЬНАМНУЖНОЗНАТЬИМЯПОЛИЦЕЙСКОГОКОТОРЬIЙТЕБЯАРЕСТОВАЛИВООБЩЕЧТОТЬIМОЖЕШЬНАМДОПОЛНИТЕЛЬНОСООБЩИТЬ».