Неонила Криничная - Легенды. Предания. Бывальщины

Самая поэтическая фигура в преданиях этого цикла — Степан Разин (ок. 1630–1671). Этот образ оказывается в фокусе разновременных, многозначных традиций: в нем признаки чародея, колдуна, мага, хранителя «зачарованных» кладов сочетаются с чертами донского казака, удалого атамана, «благородного» разбойника, бунтаря. Лишь в некоторых преданиях намечены штрихи подлинно исторических событий. Это походы Степана Разина с Дона на Волгу, Яик и за Каспий в Персию, предшествующие крестьянской войне (1670–1671). И уже как эпизод этой войны изображается взятие Астрахани, расправа с воеводой князем Прозоровским, сброшенным с крепостной стены. В предании объект расправы — митрополит, сброшенный с колокольни Разиным («Стенька-чернокнижник»). Предания, основанные на анимистических представлениях, пронизаны верой в бессмертие Разина, в его возвращение и в свое время осмыслялись как символ грядущих восстаний и горячий призыв к ним.

Еще позднее в преданиях о вождях народных масс зазвучит имя Кондратия Булавина (ок. 1660–1708) — предводителя антифеодального восстания (1707–1709), его сподвижника Игната Некрасова (ок. 1660–1737). В предании «Смерть Булавина» отражены действительные события на Дону: казаки поднялись против наступления феодального государства на автономию Дона. Конкретно это проявилось в карательной экспедиции Ю. В. Долгорукого, во время которой воевода был убит: в предании — Некрасовым, на самом же деле восставшими во главе с Булавиным. Гибель Булавина осмысляется рассказчиками исторически достоверно — как предательство «домовитых».

После поражения булавинского восстания казаки во главе с Игнатом Некрасовым уходят на Кубань. Позднее (по преданию, вместе с Некрасовым, на самом же деле без него: атаман погиб в 1737 году в бою с царскими войсками) казаки вместе с семьями уходят в Турцию, на озеро Майнос. Во многих поколениях они остаются верными «заветам Игната», хранят язык, веру, обычаи («Уйти от царя да царицы — не измена»). Некрасовцы мечтают о заповедной земле («Корабль из города Игната»), но еще более о своей родной, прадедовской, пока не возвращаются в Россию («Почему плакал царь?»).

И наконец, предания о Емельяне Пугачеве (1740 или 1742–1775), донском казаке, земляке-одностаничнике, продолжателе дела Степана Разина, возглавившем крестьянскую войну 1773–1775 годов.

Вождь народного восстания предстает в преданиях (как то было и в реальности) Петром III, спасшимся от злой жены, вернувшим себе царский престол («О Пугачеве»). В преданиях выражена и социальная сущность борьбы. Для обездоленных Пугачев — «кормилец», «благодетель», «батюшка» («Пугачев в станице Татищевской»), в то время как для помещицы Салтыковой, погубившей, по документальным сведениям, более ста своих крепостных, он грозен даже посаженный в клетку («Пугач и Салтычиха»).

В дальнейшем повествование о ярких личностях, оставивших след в памяти народной, связано с декабристами и революционерами-демократами, — этими заступниками народными, сибирскими узниками, каторжными. Предания о них, хотя и наполненные некоторыми историческими и географическими реалиями, все же выдержаны преимущественно в традиции бытовой сказки, и прежде всего сказки-анекдота.

Независимо от имеющейся в них доли вымысла, предания с художественной достоверностью отражают сущность событий, восприятие их современниками, оценку, данную потомками. Вот почему можно с полным правом утверждать вслед за поэтом древности:

Таким образом, миф о предке-родоначальнике в предании под воздействием нарастающего исторического сознания народа трансформировался в конкретные сюжеты, которые отражают социально-общественную деятельность человека.

И этот же миф, обращенный другой своей гранью к природе, получил развитие в ином жанре фольклора — в быличке и бывальщине. В этих произведениях запечатлелись языческие верования, некогда присущие древнему человеку. В быличке повествуется о случае, происшедшем с самим рассказчиком. В бывальщине — пересказ того, что было с кем-то другим.

Для нас былички и бывальщины, равно как и псевдобылички, развенчивающие веру в сверхъестественное, не реликт былых заблуждений. Это остросюжетные, высокохудожественные произведения, достигающие совершенства в передаче психологического состояния героев — зачастую через мастерски построенные диалоги, через емкие описания близкой, но остающейся непостижимой природы родного края. Эти краткие повествования о народной жизни подчас воспринимаются как поэмы в миниатюре, как баллады в прозе. Так увидеть жизнь может только народ-художник.