Лариса Неделяева - На земле и под землей

Ты спрашиваешь, как же Лапушкин не догадался, что черненький мальчик — бесенок? Ведь у него, ты говоришь, должны были на голове быть рожки, на ногах — копытца, а сзади — хвостик? А дело в том, что бесенок был еще совсем малыш и никому за свою короткую жизнь не успел причинить ну хотя бы самого маленького зла. А хвост, рога и копыта появляются у чертенят только тогда, когда они начинают творить пакости, как их рогатые родители. И чем больше пакостей черт натворит, тем длиннее у него хвост, тем больше рога да копыта. У Министра безопасности, между прочим, хвост был длиной в целых три метра, так что его приходилось несколько раз обвязывать вокруг живота, чтобы при ходьбе не споткнуться и не расквасить нос.

А хочешь ли ты узнать, какую награду получил инспектор за то, что спас человечество от верной гибели? Ну так слушай.

Когда несчастный Лапушкин пришел в отделение без ребенка и рассказал, как что-то невидимое выхватило у него малыша из рук и провалилось сквозь землю, Лапушкину, конечно же, никто не поверил. Все решили, что старый милиционер просто сошел с ума и в приступе умопомешательства ребеночка убил да и в землю закопал. Лапушкина посадили в камеру, как опасного для общества субъекта, а огород инспектора весь перекопали в поисках детского трупика. И, конечно же, ничего не нашли. В конце концов бедного инспектора свезли в сумасшедший дом, а через годик за тихое поведение оттуда выпустили. И он вернулся домой, где ждала его верная супруга Марья Степановна. Она-то, единственная во всем городке, ни минуты не сомневалась в том, что рассказ инспектора о необычном исчезновении черненького дитяти — сущая правда. Знала она и название той страны, откуда родом был ребенок. Потому что, взявшись стирать мокрые пеленочки, в которых был найден подкидыш, она тут же увидела на одной из них маленькую надпись: «Сделано в Аду». Вот и вся история, милый дружок. А узнал я ее от одного черта, пожизненно сосланного Наверх за то, что он был слишком жалостлив и частенько нарушал строгие служебные инструкции.

После спасения человечества от верной гибели Лапушкин, как ты знаешь, попал в сумасшедший дом, а точнее — в сумашешую домушку, потому что заведение это, расположенное в бывшей помещичьей усадьбе, ни капельки не походило на то огромное серое здание с зарешеченными окнами, которое я показывал тебе в прошлом месяце. Районные сумасшедшие, обитавшие в дряхлом особнячке, стоявшем, как ты уже понял, особняком, гостеприимно делили кров и исключительно вегетарианский стол с горсткой престарелых, кров которых обрушился уже года за три до описываемых здесь событий. Развалившись от старости, дом престарелых похоронил под своими трухлявыми балками гордость всероссийского масштаба долгожителя Иванова, которому было никак не меньше ста двадцати лет, и про которого когда-то даже кино по телевизору показывали. И осиротевших старичков (а обрушившийся дом был им что мать родная) подселили к психическим. Психи и старички сразу же нашли, как говорится, общий язык. Любо-дорого было смотрёть, как парочками прогуливаются они по запущенному парку, любуясь цветочками и слушая трели птичек. Как от душевных, так и от телесных недугов пользовала жителей особнячка, одна-единственная пожилая фельдшерица Анна Егоровна, неизменно шокировавшая районное медицинское начальство тем, что умоляла вместо разных горьких лекарств присылать в заведение побольше леденцов. Дело же было в том, что Анна Егоровна с помощью обыкновенных дешевых карамелек умудрялась излечивать у своих пациентов множество болезней, борьба с которыми по сей день подтачивает коллективный разум заграничных медицинских светил.

Вот в это-то замечательное заведение, на этот скромный полигон для научных изысканий энергичной Анны Егоровны и попал наш незадачливый инспектор. И хотя был он, как мы знаем, совершенно ничем кроме жалостливости не болен, старички и психи приняли Лапушкина в свой коллектив и в свои изболевшиеся сердца как родного. Есть, дружек, такие люди, которых везде рады принять как родных, — и в тюрьме, и в больнице. Вот такой редкостной личностью и был наш инспектор. Когда в милицейской машине везли его в районный бедлам, он не кричал: «Отпустите меня, я нормальный!», а только спрашивал своих бывших коллег, точно ли позволят супруге Марье Степановне его, Лапушкина, навещать. На сей счет инспектора успокоили, сообщив, что каждую субботу в дурдоме день открытых дверей. Ну, Лапушкин и успокоился. Не переживал он и тогда, когда с ним беседовала по душам Анна Егоровна. Дело, видишь ли, в том, что когда в сумасшедший дом поступает новый больной, врач непременно должен поговорить с ним по душам и записать выводы в специальную тетрадочку. На каждого больного была у Анны Егоровны заведена такая тетрадочка, всего — восемь штук (ровно столько психических было под ее присмотром). И в каждой из этих восьми тетрадок твердой рукой фельдшерицы была сделана одинаковая запись: «маниакально-депрессивный психоз». Анна Егоровна не была психиатром и в ее фельдшерской памяти сохранился только этот «психический» диагноз. А поскольку больному без диагноза ну никак нельзя (от чего его тогда лечить-то?), то Аннушка, как любовно называли ее жильцы дурдома, и писала в каждой новой тетрадке грозное МДП. Рассказу Лапушкина о таинственном исчезновении чернокожего мальчонки Анна Егоровна поверила сразу и, как говорится, полностью. Ибо за сорок лет работы с психическими одному она научилась на все сто: отличать вранье от правды. И пациенты, любившие приврать, в заведении Анны Егоровны долго не задерживались, уж очень не любила Аннушка вранья. Подержав лгунишку месяц-другой, фельдшерица со спокойной душой записывала в тетрадке «абсолютно здоров» — и отправляла вруна восвояси. Так что в дружном дурдомовском коллективе все как на подбор говорили правду, только правду и ничего, кроме правды…