Марина Аромштам - Другая дорога

– Никто меня не одаривал, – резко сказал Аяэль. – Я все придумал сам. Сам понял, нашел, сам придумал. И сам выложу «СОЛНЦЕ». Заставлю его звучать или оставлю немым. И все поймут, какой я…

– Но я и так…

Подземный гул заставил Глазастика замолчать. Лес на мгновенье наполнился оглушительным писком. А потом дорога под ногами у Аяэля задрожала, выгнулась – и подбросила его вверх.

– Ай! – закричал Аяэль. В глазах у него потемнело, резкий ветер обжег лицо.

– Аяэ-эль! – услышал он испуганный крик Глазастика. – Куда ты? Туда нельзя-а-а! Не ходи-и-и, Аяэль!

Но когда темнота рассеялась, никакого Глазастика не было. Все вообще изменилось.

Исчезла дорога – добрая, крепкая, которой Аяэль доверял. Перед ним лежала тропа – вся в рытвинах и колдобинах. Вдоль тропы громоздился мусор. На кривые, хилые кустики с обломанными ветвями было больно смотреть. Идти вперед не хотелось. Но Аяэлю казалось, что тропа его подгоняет. Аяэль подчинился и скоро увидел дом.

Серый дом покосился от старости. Его трубы чадили. Аяэль поднялся на расшатанное крыльцо, постучался. Никто не ответил. Он подождал немного, потом толкнул дверь и вошел.

Маленькие оконца едва пропускали свет. В углу, где горел очаг, топталась большущая тетка с оттопыренными губами – помешивала в котле ложкой. Двигалась она вяло, будто спала на ходу. Мальчишка постарше Глазунчика возил по столу рукой и тянул тонким голосом: «Ну и ску-у-ка!»

Двое других толкались. Один бил другого в плечо и говорил:

– Надоел! От тебя скукота!

Другой пихал его в бок:

– А от тебя скукотища.

Третий, совсем уже взрослый, уставился в потолок и водил языком по губам.

Четвертый качался на стуле с зажмуренными глазами и тихонько постанывал: «Ску-у-у…шшш».

– А ты кто такой? – Аяэля пихнули в спину.

Он обернулся и увидел детину с шеей, как у быка. Аяэль успел удивиться: как же детина смотрит по сторонам?

– Я поэт, – выдохнул Аяэль. – Я шел мимо…

– Не бывает поэтов. И не было никогда, – оборвал его Бычья Шея.

– Как это не… – попробовал возразить Аяэль.

Но ему не дали закончить.

Тот, что качался на стуле, истошно завопил: «По-мира-а-аю! Ой, помира-а-аю! Помира-а-аю от ску-у-уки!»

– Хрякла, гляди-ка, Хёк помирает, – позвал Бычья Шея тетку. – Совсем ему нечего делать.

– Так он же вроде качался, – тетка медленно повернулась. – Ну и качался бы дальше.

– Видать, надоело качаться. Больше не помогает.

– Ну пусть пойдет поплюет. – пожевала губами Хрякла. – Может, и полегчает.

– Он вчера плевал целый день, – подал голос мальчишка – из тех, что толкали друг друга. – И позавчера плевал.

– И попал Хику в рожу, – оживился второй мальчишка. Его мутные глазки неожиданно заблестели. – Ой, какое было веселье!

– Говоришь, Хику в рожу попал? – Бычья Шея расплылся в ухмылке.

– А если было веселье, то чего он сейчас помирает? – засомневалась Хрякла.

– Ну так веселье-то – нам, – объяснил ей мальчишка. – А Хёк и не веселился. Хик ему так влепил!

– У-у-у! По-мира-а-аю от ску-у-уки! – затянул еще громче Хёк.

– Что будем делать, Хрякла? – нахмурился Бычья Шея.

– Ну так вон же пришел… этот самый…

– Я поэт, – сказал Аяэль.

– Не бывает поэтов! – закричали мальчишки.

– Я шел мимо, – сказал Аяэль.

– Шел – значит, проходил. Проходимец! Вот ты кто, – рявкнул Бычья Шея. – Выкинуть его вон? – обернулся он к Хрякле.

– Помира-а-аю! От ску-у-уки! – опять завел свое Хёк.

– Пусть проходимец Хёка повеселит, – распорядилась тетка.

– Пусть веселит! А то ску-у-учно! – закричали мальчишки. – Может, плюнем в него?

– Я могу спеть вам песню, – сказал Аяэль сиплым голосом.

– Песню? Ой, не могу! – захихикал один мальчишка. – Ты что – петух?

– У нас петух песни пел. А потом мы его поймали, общипали – и в суп! – захихикал другой.

– Ску-учно-о! Ой, помира-а-аю!

– Не надо нам твоих песен. Видишь, Хёк помирает. А ну сделай что-нибудь!

– А что у него в мешке? – спросил тот, что смотрел в потолок.

– Эй, что ты прячешь в мешке?

– Это такие вещи… Невидимое делать видимым… – Аяэль еле говорил.

– Слыхали? Слыхали?! – в поросячьих глазках мальчишек запрыгали огоньки. – Он свихнутый! Вот веселье!