Евгения Хамуляк - Приключения Зеркала

Поняла я, что передо мною добрая соседка стоит, и стала я ее расспрашивать о своих терзаниях: — Скажи мне, добрая женщина, почему люди смотрят на меня, охать-ахают и руками на меня машут, может я делаю что-то не так?

Подумала женщина и сказала: — Ты, Маруся, красавица писаная, значит, Бог тебя любит, значит силушку тебе дарит, чтобы ты умом своим стоумовым смолоду понимала, где что хорошо, а где что плохо. Люди здесь так устроены, что если новое видят, то во всем беду чуять начинают. Такие уж мы тут. Давным-давно жили здесь люди на тебя похожие, так давненько — даже я не помню. А потом не стало их. Мы появилися, а вот раз — и ты опять. Не к добру. Уж извиняй ты нас за это.

Расплакалась я тогда, не ожидала такого поворота. Да спросить боялась, к чему беда-то, когда у меня в голове одно добро было. Но женщина та как в воду глядела. Стали с тех пор люди нас стороной обходить и, будто сговариваясь, не в нашу сторону дома строить стали, а в обратную. Были мы самыми первыми, а оказались самыми последними в деревне. По сердцу сказать, я даже обрадовалась: не люблю, когда народу вокруг много ходит, а уж тем более, когда охают и руками машут, — сказала Маруся Коза и посмеялась, улыбку в кулачке пряча, глядя на удивленные лица козлят своих, которые внимательно слушали, каждое слово в воздухе ловя, будто комариков на лету.

— Но женщина та, Марыся-Маруся Степановна добрая была, стала каждый день заходить и дочек своих маленьких приводить. Звали их Верка и Люська. Смешные были девчонки, одна — худая, как пакля, и крикуша страшная, другая — щекастая, будто крольчиха пузатая. Так к ним и прилипли имена эти. Стали их Веркой Сорокой звать и Люськой Крольчихою.

И приносила каждый день Марыся Степановна сладости мне, а взамен просила, чтобы я учила девочек языку своему и умениям края нашего холодного.

А больше никто и не приходил. Хотя муж у Марыси Степановны был человек знатный, гордый, большой, как гора, но суровый… Гадала я тогда, и как это вода с горой один язык нашли? А потом подумала, да также, наверное, как железо с кузнецом.

И много, и часто Марыся Степановна со мною разговаривала, уму-разуму и хозяйству учила. За все, что умею хорошо, — ей спасибо. Она мне матушкой второй стала, полюбила меня безмерно. Говорила часто, что мечтала бы меня вместо дочери иметь или вот замуж за сына выдать Николая. Да ни то, ни другое несбыточно было.

Рождались и росли дети наши с Федором Горынычем, и очень мне добрая соседка помогала, любила вас как родных. А чем больше ее дети росли, тем чаще я от нее слышала, что жалеет она, что не мы ее родня. Была у них семья большая, да нескладная. Тогда не понимала я, что по чем, от чего горе горемычное по земле рождается и в дома, словно в двери открытые, заходит. И вот пришло оно злосчастное в наш край.

Прибежала однажды Верка Сорока в слезах и давай, как обычно, причитать голосом своим смурфячьим, никак не понятным. Прошу ее: — Ясно скажи, что случилось, не курлыкай! Говорит: — Заболела мамка, тебя просит. Сердце мое тогда словно наземь упало и разбилось.

Еле дошла до дома соседей наших: на сносях я была Иннокентием. Пришла, смотрю, собрались все у кровати большой, на перинах белых лежит матушка моя вторая, белая, как подушки и простыни, и говорит голосом тонким: «Маруся, дочка, подойди и поклянись, если придет момент, и попросят дети мои помощи твоей, — не откажешь». Поклялась я всем святым, что имею: родителями моими, мужем моим любимым да деточками моими славными, что помогу.

На том и упокоилась добрейшая из матерей земли своей Марыся Степановна Радуга.

И настали времена темные, и почернело небо в тот год, будто и не было весны. Из далеких равнин стали вести нехорошие приходить, что неладно там. Стали мужики совещаться, кто что говорил: подождите, торопитесь, бегите… Одним словом — времена мутные. Ждать более нельзя было. И собрался ваш папка в один день и ушел, ничего не сказав.

— Он бросил нас? — спросил вдруг Куля.

— Он умер, мамушка? — спросили Нина с Лизаветою в один голос, как обычно они делали, будто песня с эхом разговаривали.

— Как он мог одних нас оставить без помощи? — вдруг спросила Люда, метнув отцовским взором, черным и суровым.

— Вот вернется — спросим… — сказала Маруся Коза, глядя в горящие глаза детей своих. — Ушел он, чтобы узнать, что творится там такое. Сильный муж, славный сын своей земли не мог оставаться дома как другие, когда взывает к помощи родная сторона. Должен был он сам пойти, глазами своими посмотреть, где несправедливость творится. Посчитал ваш батюшка, что достаточно вы да я крепки, чтобы одним остаться и долю разделить, какую Бог послал. Вот так и вышло ровно пять лет тому назад: увидел Кулю в кульке, а на следующий день ушел.