Лев Кузьмин - Баба Яга и ее внучки Ягобабочки (сборник)

И зайчик шелест её понял, сказал ей тоже по-лесному, по-своему:

– Спасибо, Ёлушка! – А затем и спросил: – Ты всех, что ли, в беде-то выручаешь?

– Тебя первого… – ответила Девушка-Ель. Ответила и добавила: – Но ежели у кого такая надобность тоже случится, то выручу и его.

– Так случилось уже! Случилось! – мигом встал столбиком зайчик. – На лужайке в грозу недавно испугался, заблудился я, а вчера в лесу ещё с вечера заплутал один несчастный паренёк. Он разыскивал кого-то, он аукал кого-то, да никто ему не откликнулся, и он заплутал. Он и теперь тут близко бродит. Ты ему, Ёлушка, помоги!

– Как помогу? Чем? – шелестит Девушка-Ель.

– Подскажи из леса дорогу… А то я сам-то в сторону деревни не хожу и не гляжу – охотников боюсь.

– Подсказала бы… Так ведь я по-человечьи не разговариваю. Паренёк меня не поймёт.

– Поймёт! Всё поймёт! Ты ему, как мне, махни лишь куда надо веткой – и он дальше путь разыщет сам.

И уговорил зайчик Девушку-Ель на встречу с тем пареньком, а привести паренька на лужайку взял заботу зайчик на самого себя:

– Я его хвостиком приманю! Хвостиком, хвостиком и ушками!

И верно. Прошла минута, другая, Девушка-Ель видит: прыгает к ней по траве от лесной чащи всё тот же зайчишка.

И он то коротким своим пушистым хвостиком в траве мелькнёт, то длинными ушками над травой встряхнёт, а вослед за ним, должно быть думая, что это машет кто-то ему платочком, торопится, выбегает из леса на поляну парнишечка. Да не какой-нибудь неизвестный там парнишечка, а совсем и давно Девушке-Ёлушке знакомый паренёк Митя.

И была бы Девушка-Ёлушка такой, как прежде, она бы и рукой взмахнула, и сказала бы Мите: «Здравствуй!», но сейчас она только лишь прошелестела: «Теперь мне и Митя ни к чему… Чего он тут плутает? Чего ищет в лесу возле меня? Он вот и раньше всё вокруг моего дома ходил, да ни единого слова не говорил, не скажет он и в эту минуту мне, Ёлке, ни словечка…»

И хотела она Мите на дальнейший путь из леса веткой указать, но стало ей вдруг снова так грустно, так снова печально, что она заплакала.

Покатились крупные слёзы по зелёным иголкам, будто по ресницам. И одна слезинка упала прямо на щёку Мите.

Замер Митя, глянул вверх, сам себе сказал:

– Что такое? Тучи разлетелись, в небе чисто, а откуда-то вновь упала дождинка…

И вот он стоит, смотрит, а девушкины слёзы с ветки – кап да кап, кап да кап.

И вгляделся в них Митя, и руками всплеснул, схватился за сердце:

– Да ведь это ёлка плачет! Такими же горючими слезами плачет, как плакала по своим родителям моя ненаглядная соседушка, милая девушка Алёнушка! Она плакала, горевала, а я, глупый, её вовремя не утешил… Она в печали пропадала, а я робел, молчал… И вот она исчезла! И вот я по лесу хожу, её, хорошую, ищу, да, видать, напрасно… А если так, если напрасно, то и останусь навсегда под этой печальной ёлочкой. И пускай тут погину, пускай тут пропаду! Потому что без Алёнушки я тоже вроде сиротинушки и никому не нужен!

И едва услыхала Девушка-Ель такие Митины слова, так вся и вздрогнула. Вздрогнула, вскрикнула живым криком:

– Нужен! Раз ты, Митя, меня жалеешь, то нужен! Мне нужен, себе нужен, нам вместе нужен!

И вскрик этот был тоже таким сердечным, что и прозвучал он теперь не просто шумом лесным, а голосом ясным, человеческим.

Ну а если человеческим, то, значит, и всё колдовство пропало.

И стоит перед Митей на полянке не Девушка-Ель, а самая настоящая девушка Алёнушка.

Стоит она, ладонью слёзы утирает, а Митя прийти в себя не может, дивится:

– Ой! Как это я тебя чуть не проглядел?

– Это я тебя, Митя, чуть-чуть не проглядела! Это я сама ещё дома, ещё раньше едва-едва не просмотрела тебя… – говорит Алёнушка.

– Но отчего ж ты плачешь сейчас? Всё по батюшке с матушкой горюешь? – спрашивает Митя.

А девушка Алёнушка отвечает:

– Да… И от этого… А ещё немножко – от счастья. От того счастья, что мы в горе-то этом, Митя, нашли с тобой друг друга. И слёзы у меня сейчас иные. Они, Митя, утешные, светлые!

И она наклонилась и хотела погладить зайчика, но он уж убежал…

В одной крестьянской семье были старик отец, старуха мать, дочка Марфуша и братья-двойняшки Фома да Ерёма.

Имелось у этой семьи хозяйство – небольшое, но ухоженное. На пашенке славно урождалась рожь, в огородце выспевал всякий овощ, а во дворе стояли добрая коровушка да лошадка.