Пит Рушо - Енот и Пума

Тихо вложила нож в ножны. Потом сорвала самую маленькую ягоду и проткнула ее шипом, выдавив косточку. Очень медленно, разорвав об куст кожу на щеке, нагнулась и стала дразнить сливовой колючкой больших лесных муравьев. Они кусали шип, Пума их сбрасывала, и другие муравьи снова и снова оставляли на игле свой яд. Когда муравьиный яд стал каплями стекать с колючки, Пума медленно заправила ягоду в отверстие амулета и медленно прицелилась.

— Обер-рнись, — сказала Пума. Испанец обернулся, и колючка воткнулась в шею над грязным кружевным воротником.

Муравьиный яд подействовал быстро. Судорога свела его руки, он выгнулся и упал на спину. Лицо вздулось и потемнело, вытаращенные глаза увидели Пуму. Она попыталась вынуть из пальцев липкий меч. Разжать руку не удалось. Пума ушла, оставив хрипящего испанского солдата валяться на земле.

Она брела к огням. Видела, как другой мерзавец в длинной кольчуге догнал и зарубил индейца. Видела, как тащили за руки убитую женщину и бросили ее в огонь. У костра стоял человек в сером балахоне и что-то бормотал. Ужасный, чудовищный запах гари висел в воздухе. Пума вошла в ручей. Она стояла на отмели, на каменистом дне, и холодная вода успокаивала искусанные ноги.

— А я думал, никого уже не осталось! — алебарда ткнула ее между лопаток, и Пума упала на колени.

— Сеньор Оливейра! — позвал человек с алебардой, — глядите, сеньор Оливейра!

Еще одна ведьма! Я поймал ее в ручье.

«И из них варят уху», — вспомнила Пума.

Из темноты появился приземистый толстый человек, взял Пуму за плечо и поставил на ноги. У него были веселые глаза и большой круглый нос. Огромной рукой он вытащил из ножен шпагу.

— А, впрочем, нет. Все будет не так! — он зажал шпагу под мышкой и стал копаться у себя в складках одежды. Своей лапой он выудил откуда-то монетку.

— Ну вот, ведьма! Бросим жребий. Если «орел», мы тебя сожжем на костре, если «решка» — тебе повезло. Я тебя просто заколю, — и сеньор Оливейра подбросил монетку вверх.

Страха Пума не почувствовала, на нее накатила ярость, и она ударила Оливейру по щеке. Голова его резко дернулась, съехала с плеч и, не удержавшись на пищеводе и дыхательном горле, глухо стукнулась о камни на берегу. Последнее, что видел в своей жизни капитан алебардистов дон Мигель Диего Оливейра, были цветущие поля майской сурепки родной Андалусии, отраженные в глазах черного медведя гризли. Серебряная монета с легким всплеском исчезла в ручье.

Пума поняла, что отряд разбегается. Он растаял и сгинул в темноте. Ночная мгла взяла к себе всех солдат, обезумевших от ужаса. Только священник, так и не узнавший, что лишился рассудка, стоял еще в зареве костра. Потом и он ушел.

Черное небо светило звездами, и страшный свет этот колебался в струях прозрачного дыма. И белая Полярная Звезда стала слепить ее и приближаться, и заняла все небо, и не было от нее спасения. И не осталось нигде и бледной тени, все стало белым.

И вдруг мягкая, теплая и сладкая волна тьмы потопила ее. И все исчезло. Ничего не стало…

Болела щека, жгло и дергало между лопатками, горели ноги, чесались ступни.

Пальцы правой руки распухли. Сжать руку в кулак было невозможно. В голове шумело, перед глазами плавали пятна.

«Где это я!?» — Пума вскочила и упала, не удержавшись на ногах.

— Хо-ро-шо-о-о! — сказал кто-то совсем рядом.

Пума потянулась к ножу. Руки не слушались, как чужие. «Поймали», — подумала она и потеряла сознание.

— Хорошо. Все у тебя, деточка, хорошо, — услышала она, когда опять очнулась, — просто замечательно. Солнце светит, птицы поют, — на лбу у нее лежала прохладная мокрая тряпка. Щека болела уже не так сильно. Рядом кто-то возился.

— Вот промою тебе укусы на ногах — станет легче жить, — сказал кто-то и стал бережно, но быстро протирать и мыть ей ноги теплым отваром. Пахло ромашками, как на лугу в ясный день.

— Голова болит?

— Нет, — ответила Пума и не узнала своего голоса.

— Это очень хо-ро-шо-о, деточка. Замечательно.

Пума открыла глаза. Светило солнце, кроме этого сначала ничего разглядеть она не могла. Немного погодя, сквозь вспышки и пятна в глазах, она увидела человека. Что-то такое белое. Белая одежда. Седая голова. Косички длинные над ушами — значит, индеец. В косичках перья, тоже светлые. То ли у орла из хвоста, то ли совиные. Совиные — точно.

Серые с мелким бледным рисунком.

— Теперь, — говорил белый индеец, снимая мокрую тряпку у нее с головы, – поправим тебе спинку. Ложись, деточка, на бочок. Только медленно.