То Хоай: Приключения кузнечика Мена

— Эй, ты там! Перестань озорничать! Голова-то огромная, а лучше ничего не придумал, чем избивать младенцев!

Подняв голову, я посмотрел вверх: Сиен Таук был закован в очень твердые и прочные латы, и вид у него был весьма внушительный и грозный. Но я не боялся его, потому что, находясь за стенами моей клетки, он не мог ничего со мною поделать. Я сказал:

— Это мое дело, и я поступлю, как захочу. Нечего вам вмешиваться!

И, как обычно, я ринулся в бой. О, поистине это была трагедия! После первых же пинков мой противник упал на землю, перевернулся и испустил дух. Я не чувствовал ни малейшего сожаления и только упивался одобрительными криками мальчишек, приятно щекотавшими мое самолюбие.

Сиен Таук злобно щелкнул зубами и крикнул мне прямо в лицо:

— Ах так! Хорошо же!.. Трепещи! Ты воображаешь, что если ты сидишь в клетке, то я не смогу с тобой справиться? Я предупреждал тебя, но ты не послушался — теперь пеняй на себя!

Сказав это, Сиен Таук расправил крылья и с жужжанием удалился. Я не обратил на его угрозы никакого внимания. Конечно, нельзя отрицать, что он очень силен, но я считал, что мне не стоит его опасаться.

В эту ночь, как всегда, Лам и Хьеп выпустили меня погулять в загородке под открытым небом, чтобы я мог напиться росы. В прозрачном воздухе серебрился лунный свет, и блики играли на длинных и острых листьях деревьев. Нежный ветерок чуть шевелил вершины бамбуков. Я стоял, горделиво выпрямив ноги и крылья, распевал песни и смотрел вверх, на небо, с видом крайне самонадеянным и высокомерным. Вдруг, когда я наслаждался собственным пением, откуда-то издалека послышался странный жужжащий звук, постепенно приближавшийся ко мне. И через мгновение жук Сиен Таук, тот самый, который угрожал мне днем, сложив крылья, опустился на землю прямо перед моим носом. Я закричал от страха. Теперь уже было не до шуток! Его зубы, казалось, могли сокрушать камни, острые шипы грозно торчали на длинных лапах, а я, увы, был совсем один, покинутый всеми в этом безлюдном месте. Да, это конец!

Я стоял, дрожа перед Сиен Тауком. Стиснув челюсти, я изо всех сил старался сдержать страх, но все же крылья и ноги мои тряслись как в лихорадке. Сиен Таук презрительно улыбнулся:

— Ага, трепещешь, негодяй! Почему же ты днем был так грозен и горд, а? — он повысил голос: — Сам скажи, заслужил ли ты смерть?

— О высокопочтенный, умоляю Вас, дайте мне возможность исправиться…

Должно быть, в то время, обезумевший от страха, я был очень смешон, и Сиен Таук, тронутый моим жалким видом, сказал:

— Ладно, я пощажу тебя на этот раз. Но я обязательно должен отсечь тебе оба уса, чтобы ты всегда помнил, к чему может привести недостойное поведение. Твои куцые усы отныне будут напоминать тебе о том, что обижать слабых нельзя.

И Сиен Таук перекусил оба моих длинных уса. Острая боль пронзила мое тело, но я сдержался, не осмелившись даже вскрикнуть вполголоса. С тех пор голова моя, лишенная прежних усов, которые так ее украшали, стала напоминать какой-то короткий обрубок. И моя наружность от этого, конечно, сильно проиграла.

Однако только благодаря этому я образумился, и во мне проснулась совесть. О небо! Ведь с того дня, когда я был пойман двумя мальчишками, я только и делал, что совершал жестокие и мерзкие дела, избивая до смерти других кузнечиков. А кто были мои противники? Ведь это же близкие и дальние мои родственники или соседи — такие же кузнечики, как и я. Я подумал об этом, и слезы ручьями потекли из моих глаз. Я горько плакал:

— Когда-то я уже совершил поступок, достойный сожаления и раскаяния. И вот теперь я снова пошел по этому постыдному пути… О! Как я жалок и ничтожен! Счастье еще, что почтенный Сиен Таук не лишил меня жизни, — стыдил я самого себя. — Подумать только, ведь никто не заставляет нас, кузнечиков, враждовать друг с другом. Мы же во множестве избиваем тех, кто слабее нас, но потом приходит более сильный и прошибает нам голову. Нет, нет, с меня этого довольно! Отныне я твердо решаю исправиться и стать скромным и достойным кузнечиком.

После того как я принял это решение, душа моя постепенно успокоилась. Но если я намеревался стать лучше, если я хотел изгнать из своей души свирепость и злость, то, конечно, мне необходимо было покинуть моих мальчишек. Потому что единственной их целью было откармливать меня для того, чтобы я стал еще сильнее и мог побеждать в единоборстве своих противников. На ум все чаще и чаще приходила мысль о побеге. Бежать — это значило обрести снова прежнюю свободу, снова зажить настоящей жизнью. Я решил дождаться удобного случая. Но бежать было трудно, ведь я по-прежнему оставался целый день в клетке, и даже ночью, когда меня выпускали погулять, я все равно не мог сам выбраться из загородки, построенной мальчишками.