Мария Ботева: Две сестры, два ветра

В ту осень сёстры жили в башне, на двадцать первом этаже, и считали, что их жильё — самое лучшее из всех, какие бывают. Они ели яблоки и довоенные запасы. А потом нянюшке удалось узнать дорогу в свою прежнюю страну. Она стала ездить к воспитанницам. Но тайком, чтобы никто не узнал. Няня так сильно любила принцесс, что нипочём бы не забыла их, расти Слепород хоть всю жизнь под её окном.

Всё же нянюшка настаивала на отъезде.

— Ну что же вы, посудите сами, как вы живёте здесь, ведь вы одни, это не по-людски, глаза бы не глядели, не видели бы такой страм, ах, какой страм… — причитала она всякий раз.

— Да почему же не глядели бы? — спросила старшая.

— Она ещё и спрашивает! Ты хоть знаешь, время какое, а? Знаешь?

— Осень…

— Вот! Вот оно! Осень! Зима всюду, это у вас только листья под ногами волочатся. Нехорошее это место, вредное, нечистое. Уходить вам отсюда надо.

— Как же зима, нянюшка?

— А уж не знаю, как, но зима. Только здесь осень. Меня уже все соседи за ведьму держат, за то, что езжу в вашу сторону. А то и за сумасшедшую.

И завела по новой: уходить отсюда надо, нечисто здесь…

Царевны со слов няни уже знали, что их страну все считают испорченным, никчёмным местом. Её теперь так и называли: царство пустоты. Здесь ничего не происходило: не было дождей, снегов, не было ветра, ни шквалистого, ни ласкового, ободряющего. Ничего не было. Дни и ночи, правда, остались, это да. И, еле заметная, стояла радуга. Но росы не было, да и некому собирать…

Дни проходили бесцельные, долгие, бессмысленные. Все книги были перечитаны, зонтики, чтобы смотреть сквозь них на солнце, заброшены и забыты. Были ещё качели, но это только для младшей, у старшей кружилась голова. Иногда сёстры бегали к железной дороге, искать красивые камушки. Но редко: там жил медведь, он всякий раз выходил полюбоваться Нюрой. Принцессы убегали.

Но не будешь же всю осень сидеть без дела, тем более если она такая длинная. Старшая принцесса стала мастерить воздушных змеев для своего возлюбленного. А младшая, глядя на неё, взялась вязать для сестры тёплый свитер. Нюра помнила, что Шурочка приходила со свиданий замёрзшая. Такой уж у неё возлюбленный — Армавирка, северный ветер, налетит — собьёт цветки вишен, утихнет — и время останавливается.

За день Шурочка успевала лишь подобрать место, куда прицепит змея. Потом искала материю и мочало. На третий — кроила клинья. Следующий день — уходил на поиски и разметку реек. А уж только на пятый все части соединялись. И, наконец, наступал день, когда Шурочка с Нюрой находили подходящий камень, затаскивали его на крышу башни. К камню привязывалась крепкая верёвка со змеем. Всех змеев пока опускали вниз, чтобы не запутались нитки. Когда вернётся Армавирка — все подарки разом взлетят, вот будет радость ветру! Весь следующий день принцессы отдыхали и то и дело бегали смотреть на змея. Вообще-то мальчишки могут соорудить такую штуку часа за два, они никогда не задумываются над сочетанием цветов клиньев и мочала, а уж рейки нужной длины как будто всегда при них. Но Шурочку устраивало такое положение дел, тем более не нужно было мудрить, как отсчитывать недели.

А Нюра всё вязала. Когда свитер был наполовину готов, выяснилось, что пряжа закончилась. Где бы ни искала принцесса, в какой бы сундук ни заглядывала — ничего. Пустота. Захотелось плакать, но тут сестра позвала её на крышу вешать змея, стало некогда. Потом поманили качели, потом приехала, пожаловалась на больные ноги и уехала нянюшка… И лишь к ночи досада вспомнилась, не давала заснуть. Тогда-то Нюра и услышала колокол.

В ту осень он нашёл колокол и раскачивал его ночами. Это был старый железнодорожный колокол, звонить отправление, ехать и ехать, слушать стук колёс, пить чай из стаканов с подстаканниками… Он звонил в него каждую ночь, мешая спать Нюре. Он хотел знать: когда? Этот вопрос колокол задавал Армавирке. Медведь знал, что северный ветер где-то поблизости, слышит его, но не может вырваться из плена. Колокол спрашивал: «Ты где? Ты где?», звал: «Вер-нись! Вер-нись!». Но Армавирка не появлялся. «Неужели ему не хочется увидеть Шурочку, потрепать воздушных змеев?» — удивлялся медведь. Он понимал, что насылающий ветер в плену, откуда трудно вырваться. Но косолапый знал, что если чего-то хочется, то обязательно сбудется. Сам медведь мечтал, что Нюра обязательно полюбит его, а если нет, то хотя бы перестанет бояться, будет подходить и чесать его за ушами. Он слышал, медведи любят это. Но сам точно не знал. Не оттого, что не помнил, просто он только этой осенью стал медведем. Когда началась война и Слепород только-только приживался в красивой стране, Обёрткин пошёл к Овечкиному взгорку нарвать самых красивых цветов для Нюры. Шёл по лесу и увидел берлогу. А увидев; захотел узнать, как она устроена изнутри. Такой у него был характер. Бродил-бродил по ней, присел отдохнуть, да и заснул. Так и проспал всю войну. А вылез из берлоги уже не Обёрткин, а медведь. Запах Слепорода в медвежье жилище не проникал, поэтому Обёрткин памяти не лишился. Когда он был человеком, то почти уже подружился с Нюрой, теперь же она его боялась. Но Медведь хотел заботиться о принцессе. Это он приносил каждую ночь яблоки в башню, собирал по всей стране и приносил. Это из-за него рухнули и без того шаткие тридцать восемь ступеней, ведущие на двадцать второй этаж. Просто однажды ночью Медведь Обёрткин не вытерпел и пришёл проверить, спокойно ли спится Нюре, и окончательно расшатал лестницу. Утром, как только принцессы спустились, она рухнула.