Мария Ботева - Две сестры, два ветра

— А я? А мы?

Остались. Не пошли. Самим было противно, друг с другом не разговаривали, всё чего-то ждали. Думали, может, Страна сама, без них справится с бедой. Но вести приходили неутешительные. Ветер всё больше злился, он уже, говорят, срывал крыши с домов. Что-то будет дальше?

— Идем.

Ушли.

Пока они шли, Шурочка всё время повторяла про себя: «Ветер не может кончиться, ветер не может кончиться».

— Что ты там бормочешь, шуршишь? — спрашивал её Армавирка.

Шурочка замолкала, и сразу становилось труднее идти, под ноги лезли кочки, в обувь попадали камни, ветки били по лицу. Армавирка заметил это и сам стал просить принцессу произносить своё заклинание.

Армавирка даже звать жену стал не Шурочка, а Шуршурочка. Ему казалось, что она не говорит, а шуршит.

Сначала Шурочка говорила только эти слова, что ветер не может кончиться. Но потом откуда-то появились и другие:

— Пароли, явки, адреса — ветер не может кончиться. Дороги, страны, города — ветер не может кончиться, разве что растеряться. Не то думал, не так делал, простите, прощайте, простите, смотрите, исправил, и новое правило выдумал, пользуйтесь. Ветер не может кончиться, ветер не может кончиться, ветер придёт во спасение, ветер придёт. Ошибка, дунул не туда, ветер не может кончиться, разве что измениться. Ветер не может кончиться, ветер не может кончиться, ветер не может, ветер, ветер, ветер…

Так они почти дошли до своей родины. Оставался ещё день пути. Решили немного отдохнуть. Кольцо Шурочки нагревалось всё больше, а Армавиркино холодило всё сильнее. Он просыпался от ужасов, увиденных во сне. С каждым днём он становился грустней. Но это была не та, убивающая радость грусть, а как будто просвечивающая человека. Он словно бы повзрослел, что-то понял, стал мудрее. Это был уже не тот Армавирка-северный ветер, что хотел заехать ещё прошлой весной на радугу. И не тот, подавленный, что вернулся в страну после войны. Он точно знал что-то печальное, но в то же время неизбежное, а потому не страшное.

— Жизнь есть жизнь, — стал часто повторять он Шурочке, — поэтому ничего не страшно.

— И даже расставание с любимыми?

На этот вопрос Армавирка не отвечал, а только крепче прижимал Шурочку к себе.

— Шуршурочка, поклянись, что не будешь плакать, если нам придётся расстаться, — просил он её.

— Буду, всё равно буду.

— Не надо, это жизнь. И ничего тут не поделаешь.

— А мы расстаёмся?

— Нет, я всегда буду рядом. Но всё изменится. Всё-всё-всё.

Они отдохнули в лесу день, а к вечеру следующего подошли к Рубежнице. Их встретил разведённый мост. Нужно было искать брод. Но тут река заговорила с ними:

— Вернулись, вернулись, вернулись. Долго же, долго же, долго же.

И опустила обе части моста. Пока они шли по нему, Рубежница говорила:

— Наконец-то, наконец-то, радость, радость, радость.

Как только Шурочка с Армавиркой ступили на родную землю, ветер свалил их с ног. Они пытались подняться, но ничего не получалось. Наконец встал Армавирка. За ним поднялась и Шурочка.

— Возьмите, возьмите, возьмите, — еле слышно пробормотала река и вынесла на берег толстую книгу на чужом языке. Путники взяли её и пошли к замку. Ветер постепенно успокаивался. Но всё равно по пути никто не встретился, не окликнул Армавирку и Шурочку.

Нюра с Мишей быстро добрались до Рубежницы. Мост по-прежнему был разведён. Сколько ни просили они реку впустить их в страну, она была неумолима. Только прогрохотала:

— Как вышли, так вернётесь, как убежали, так войдёте. Тем же путём, тем же путём, тем же…

Пришлось вернуться к подземному ходу, соорудить факел, найти огонь. Знакомой дорогой по берлоге они возвращались домой. Была осень, почти середина, Нюра как раз успевала к собственной свадьбе с Ветром. Ей не хотелось расставаться с Мишей, но она была готова к этому. Лишь бы родители в своей стране жили без бед. А Обёрткин решил, что всё равно не сдастся. Он шёл поговорить с Насылающим Ветер. И отвоевать у него Нюру. Шли, пересиливая себя.

С таким настроением они возвращались домой. Но радостно было узнавать родные места, пусть даже это была тёмная медвежья берлога. Появились уже родные запахи и краски. Так выглядела родина.