Кристина Стрельникова - Верни мой голос!

Григорий Иванович, на этот раз не дрогнувший перед голосом музыкального инструмента, упрямо выпрямился и повторил про себя: «Я взрослый, я взрослый, я взрослы… Значит, я должен что-то решить».

В дверь постучали. Вошёл сторож и с каменным лицом сообщил, что закрывает двери.

– Сейчас-сейчас, я тут… занимался с отстающими.

Сторож с усмешкой оглядел детей и вышел. В его усмешке было что-то… загадочное и надменное. Будто он знал что-то, чего не знали ни учитель, ни дети, ни все сторожа в мире.

Флейта вздрогнула и упала со стула. Фортепиано поспешило захлопнуть крышку. Виолончель задрожала.

В первую очередь Григорий Иванович обзвонил родителей троицы «нерадивых учеников» и сообщил им, что идёт подготовка к важному концерту, детям нельзя разговаривать, это влияет на связки. По новому методу обучения, они могут только распеваться и пародировать звуки. А среднюю школу лучше пока не посещать, чтобы не перегружать детей.

– Вот врёт! А ещё учитель! – высказалась Виолончель, но Митя накинул на неё куртку.

– Спасибо, я и так не мёрзну, – приглушённо съязвила та.

Родители юных музыкантов с самого начала обучения смотрели на Григория Ивановича, как на Волшебника. Они надеялись, что Григ вдруг щёлкнет пальцами и совершит чудо: превратит шалопаев в Шопенов.

Сейчас преподавателю пришлось собрать в кулак всё свое мужество и остатки уверенности. Он должен был это сделать, потому что он, как-никак, взрослый, и дети ждут от него решительных шагов.

«Ведь они обратились к тебе, а не к кому-то другому», – настраивал он сам себя.

– А теперь идите по домам и постарайтесь не шокировать родителей своими напевами.

– Моя мама так редко бывает дома, что по телефону с ней вполне может поговорить пианино. А когда вернётся, то может перепутать меня с говорящей деревяшкой, ведь она смотрит в телик, или в телефон, или из другой комнаты кричит, – сказала Лида при помощи фортепиано. – Разве только бабушка начнёт меня лечить от чего-нибудь…

– Мой отец тоже ничего не заметит. Он по уши в психологии и педагогике, – сказала флейта Фединым голосом.

– Вы уж извините, но у меня и мама, и папа в наборе, и они меня обожают. Они очень заботливые родители. И они… – Виолончель издала хлюпающие звуки, хотя Митя и не собирался плакать.

Митя вдруг понял, что Виолончель не бесчувственная деревяшка и способна отозваться на его печаль. Он подошёл к ней и неуклюже погладил.

– Извини, – сказала Виолончель голосом Мити. И тут же сама себе ответила:

– Извиняю.

Григ проводил ребят до остановки и долго смотрел вслед уходящей маршрутке.

Если бы Григорию Ивановичу нужно было спешить домой, если бы дома его ждала жена или хотя бы собака, или, на худой конец, голодный хомячок, он ни за что не вернулся бы в пустую школу с потемневшими окнами.

Но его никто не ждал и не высматривал его из окна, даже цветы на подоконнике.

Григорий Иванович оценивал себя реалистически, считал себя человеком со средними способностями и средненькой внешностью и ничего особенного от жизни не ждал. Но внутри него жил маленький мечтательный Гришенька. У Гришеньки, как у многих тихих и стеснительных людей, с которыми ничего особенного не происходит, было обострённое чувство ожидания Чего-то. Григорий не сомневался, что Оно где-то рядом, и поэтому всё время находился в предчувствии Чуда. И кто же, как не он, должен встретиться с ним лоб в лоб? Тогда школьный преподаватель скинет свою скучную оболочку, как змея – кожу, и предстанет прекрасным, талантливым, значительным и любимым. В общем, что-то между суперменом, мегазведой и рыцарем. Что для этого нужно сделать, Гришенька пока не придумал. Хорошо бы, если бы не пришлось прыгать в кипящий котёл, как в сказке.

А пока Григорий Иванович вернулся и решительно вошёл во двор школы. Школьные двери уже были заперты. Обойдя вокруг строгого жёлтого здания с белыми колоннами (стиль – советский классицизм), он заметил странное мелькание света в актовом зале.

Григорий Иванович взобрался на мусорный бак, нашёл прореху в шторе и прислонился лбом к стеклу. Григ даже в детстве, когда был Гришкой-очкариком, ни за кем не подглядывал, а тут почувствовал себя начинающим шпионом. Ощущение оказалось необычно-приятным, до щекотки в груди.

– Поздненько начинаю, – пропыхтел Григ, цепляясь утончёнными пальцами за ржавый подоконник.

То, что он увидел, чуть не сбило его с ног. Григ покачнулся. Ещё бы чуть-чуть, и он бы грохнулся в тишине двора вместе с железным баком. Григорий Иванович никогда такого не видел, даже во сне, даже в болезненной горячке. Он уставился в окно во все глаза, стараясь рассмотреть хорошенько всё, что происходило внутри. Возможно, придётся ущипнуть себя за нос и убедиться, что у него начался бред от долгого преподавания.