Василий Авенариус: Сказки

Справа, слева, сверху, снизу - отовсюду вдруг зашелестела, точно в лесу тысячи листьев разом за› шевелились, и на Ваню как бы ветром пахнуло. Вот тебе на! Это ведь обои на стенах проснулись, заколыхались, заговорили.

- Всякий из вас пожил, господа, правда, - шелестели обои.- Но все же, сколько бы вас тут ни было - будь вы из дерева или из железа, из глины или из стекла, - все вы живете вашу первую жизнь и второй жизни вам нет и не видать.

- А вы-то что же, вторую жизнь живете? - прозвенел графин.

- А то как же? - отвечали обои. - Наша первая жизнь была тряпичная, наша вторая - бумажная. Сколько лет иас люди платьями, бельем носили, пока мы на них в лохмотья, в отрепья не изорвались! Тут бы, кажется, нам и конец? Ан нет! Тут выручили нас наши новые крестные - тряпичники: «Бутылок, банок! Костей, тряпок!» Сгребали тряпье и из домов, и из сорных ям, а понабравши целый воз - марш на бумажную фабрику.

- Славная компания! - сказал брезгливо графин. - Да на один воз вашей грязной братии двух возов мыла недостало бы!

- Да-с, вашим комнатным мыльцем с сальным тряпьем немного поделаешь, - сказали обои. - Нас, сударь мой, в трех кипятках да в трех щелоках проварили, нас трепалкой в мелкую кашу истрепали, изодрали, - хоть караул кричи. Зато же уж и .насквозь пробрало. А рядом, в другом чане, тут же, свежей водой окатили, - так всю грязь как рукой сняло! Стала каша чистая, аппетитная - хоть сейчас кушай! Только чистоте нашей люди и тут не поверили: чтобы от прежней дряни в нас и духу не осталось, хорошенько еще нас продушили.

- Одеколоном, верно? - сказал графин.

- Как бы не так! Хлорною водой, сударь мой. Пахнет она, правда, вовсе не духами - расчихаешься, раскашляешься; зато очистит, убелит как снег.

- А дальше что же было?

- Дальше - пустяки, прогулка одна. Поумывшись, убелившись, вытекли мы кашицею из крана на проволочную сетку. А сетка на колесах, идет себе вперед да вперед, да трясется еще при этом с боку на бок. Вода-то из кашицы и сбегает сквозь сетку, а там остается одна густая бумажная масса. Навстречу тут два валика. Проходит масса меж валиков и выходит из-под них уже не массою - настоящею плотною бумагой. Только сыровата еще она. И идет она все дальше, идет по мягкому войлоку. Опять навстречу ей два валика, не холодных уже, а нагретых. Продирается она опять меж них и вылезает оттуда уже совсем сухою. Скоро сказка сказывается, да скорее дело делается: только что жидкою кашицею были, глядь - и бумагою стали.

- Да ведь вы, обои, не простая же бумага, - сказал графин, - а все в узорах? Грунт - серый, а по нему все цветочки да цветочки, листики да листики.

- А это уже нас на обойной фабрике разрисовали, - отвечали обои. - Сперва навели кистью серую краску для грунта, потом взяли деревянную форму с вырезанными цветочками, обмакнули в малиновую краску, подавили на бумагу - вышли цветочки; взяли другую форму с вырезанными листочками, обмакнули в зеленую краску, опять надавили - вышли листики. Узор хоть и простенький, а миленький. Не правда ли? Никому тут на глаза не лезем, а в комнате от нас все же веселее и уютнее. Пользу приносим, а сами ни гу-гу.

- Полчаса слышим, как вы ни гу-гу, - раз-дался тут с нижней полки насмешливый голос, и Ваня сейчас догадался, что это говорит его любимая книжка, в которой такие хорошенькие истории - смешные до слез и грустные до слез. - Мы, книжки, тут все тоже из бумаги, тоже с узорами, но с какими!

- Хорошие узоры! - сказали обои, - черные только крючки какие-то, буквы, что ли…

- А из букв-то этих что составляется? Слова! А из слов? Целые рассказы. Послушать - уши развесишь. И мы тоже живем другую жизнь. Но первая жизнь наша, тряпичная, была только для тела: одевали, грели, а теперешняя, бумажная, для души: и ум расшевелим, и сердце развеселим.

- Да где же и кто вас так распечатал?

- Где? В печатне, в типографии. А кто? Наборщики. Набрали оловянных выпуклых букв, смазали сверху краской и отпечатали на бумагу.

- А кто же рассказы-то выдумал? Они же, наборщики?

- Нет, это не их ума дело: на то есть свои люди - писатели. Писатель все видит и все слышит, да потом пером и опишет. И вас всех, господа, сколько вас тут ни есть, опишет; а наборщики наберут вас в слова и отпечатают в книжку; смотрите же, глупостей не говорить.

- Вот еще! И глупостей даже не говорить! - закричали голоса со всех сторон. - Точно мы ничего уже не значим! Точно горя и бед всяких не натерпелись! За что же это, за что?..