Мария Федотова: Игра в камешки

Потом всё было как раньше. Я кричала собаке в ухо, чтобы она принесла дров, а та делала вид, что не слышит, и укоризненно на меня посматривала…

Иногда мы оставались в чуме вдвоём с дедом. Он что-то мастерил из железа, а я играла железными обрезками.

Дедушка всегда припасал для меня кусок сахара. Я этот сахар съедала не сразу: пососу немного и бережно прячу в карман. Такого лакомства, как у деда, больше не находилось ни у кого. Когда на меня нападал приступ щедрости, я делилась сахаром с другими. Они радовались и тоже угощали меня кто чем мог.

Спала я на дедушкином узорчатом сундуке. Спать на нём было удобно, совсем не жёстко. Я любила просыпаться и видеть, как дед хлопочет над чайником и готовит завтрак.

В тот раз, как всегда перед завтраком, я пошла погулять. Слышался странный звук, будто кто-то большой неподалёку ломает ветки. Я зашла за пригорок. Сидела, играла. Называла камешки и палочки разными именами – они для меня были как живые!

Вдруг раздался пронзительный свист ветра и громкий человеческий крик. А потом кто-то сердитый принялся греметь посудой. Порывом ветра мне в лицо бросило землю и мелкие щепки. Из-за пригорка я видела: наш чум летит, как огромная страшная птица, а узорчатый сундук лихо скачет вниз по горе! Деда нигде нет. Наверное, ветром сдуло. Я испугалась и громко заплакала. Вдруг слышу слабый оклик: дедушка подошёл. Одежда на нём кое-где порвана, лицо в ссадинах…

– Какое счастье, что ты, внучка, на улице заигралась! Он и меня-то, человека взрослого, чуть не убил, а детку малую запросто бы с собой унёс!

– Ты о ком? Кто тебя чуть не убил?!

– Смерч. Такого сильного, как сегодня, я и не помню.

Я подумала, что смерч – это человек, и спросила:

– Ты его видел? Он правда сильный?

– Конечно! Вон как наше жилище летело…

«Неужели смерч сильнее деда?» – удивилась я про себя.

– Деда, а что, он тебя на руках подкидывал?

– Нет у него рук. Смерч – не человек, просто очень-очень сильный ветер. Как щепку меня бросал… Как только я жив остался!

– Дедушка, а значит, я тоже не умерла?

– Что ты, что ты! Ещё чего придумала – умирать, такая маленькая! Вот старушкой станешь, тогда и умрёшь!

Дед часто задышал, схватился за грудь.

– Больше не говори так! – попросил он и погладил меня по голове.

– Деда, а ты старик?

– Старик.

– А когда-то был старушкой?

– Был, был, внучка, – рассеянно отвечал он, подбирая уцелевшую посуду. – Пойдём чум ставить.

Я собирала разбросанную повсюду утварь и думала: «Вот и я когда-нибудь стану стариком…»

К приходу родных мы уже всё привели в порядок. Словно и не бывало никакого смерча.

Брат принёс крохотного оленёнка – тугута. Шёрстка у него была мягкая, блестящая. Белая, как только что выпавший снежок. Даже среди белых оленят я таких белоснежных не видела. Он мне сразу понравился.

– Недоносок, не сегодня, так завтра помрёт. Шкурку снимешь, – сказал брат маме и поспешил обратно к стаду.

Я погладила тугута. Сердце больно сжалось от слов брата, в голове зазвенели жалобные колокольцы: «Умрёт, умрёт…»

– Спи, не бойся, – шепнула я оленёнку. – Если будешь много спать, скорее вырастешь.

А он даже глазки не открыл.

Тут подошла мама с ножом.

– Мамочка, не убивай его, прошу тебя! – закричала я и прикрыла собой малыша.

– Он всё равно умрёт, дочка. Недоношенный…

– Не умрёт! – расплакалась я. – Выкормлю…

Оленёнок еле дышал. Я хотела покормить его, но он и рта не мог раскрыть. Да ещё, оказывается, передние ножки у него были крепко сжаты – даже стоять не получалось. В крошечной грудке не хватало места для дыхания…

Я плакала об оленёнке. Ему становилось всё хуже. Две ночи подряд засыпала я в траве рядом с белым тугутом. А просыпалась в чуме, даже не помня, как меня туда принесли.

Утром я бежала к оленёнку. Он лежал, как расстеленная шкурка. Из боязни, что собаки могут растерзать моего любимца, я держала их на привязи.

– Не мучай бедняжку и сама не мучайся, – уговаривала меня мама.

– Не дам убить! – горячо возражала я.

Наступила третья ночь. Я боялась, что, когда усну, оленёнка убьют, и старалась не спать. Ему было трудно дышать. Я не знала, чем помочь, и только плакала. Наконец в отчаянии разбудила маму. Она прижала меня к себе: