Народные сказки: Сказки и легенды крымских татар

- Мой осел, да продлит Аллах его дни, гораздо умнее визирей нашего падишаха, - говорил он во всех кофейнях.

Однажды слова чабана достигли царственных ушей.

- Как смеет голый чабан сравнивать своего плешивого ишака с моими любимыми визирями?! - закричал в гневе падишах. - Немедленно привести ко мне дерзкого нечестивца!

Стража тотчас же разыскала старика и доставила его перед грозные очи властителя.

- Ну, - сказал падишах, - отвечай мне прямо, как осмелился ты, мелкий червяк, унижать моих визирей такими кощунственными уподоблениями?

Чабан, нисколько не смутившись, посмотрел султану в глаза и сказал:

- О, мудрейший из мудрых, властелин над властелинами, шах-ин-шах. Я ведь не попусту говорю, что мой осел, да будет благословен час его рождения, умней, чем твои любимцы визири. Поверь мне, что моими устами говорит так чуть ли не сам Аллах. Однажды я ехал на этом осле через мост, на котором было немало дыр и щелей. Как ни был осторожен мой осел, а все-таки попал он одной ногой в дыру и повредил себе колено. И с тех пор, сколько бы ни приходилось мне проезжать через тот мост, мой мудрый осел, да будет над ним благословение пророка, ни за что не хотел переходить по этому месту, где была дыра. Он всегда благоразумно обходил ее, помня о том, что с ним случилось. Скажи же теперь, о царь царей, так ли благоразумно поступают твои визири?! Я давно живу на свете и видел своими глазами, сколько их перевешал ты за слишком уж явное воровство, вероломство и взяточничество. И ни один из них никогда не хотел учесть опыта своих предшественников и сделать так, чтобы злоупотребления не бросались в глаза. Сколь ни широк мост узаконенных тобой злодеяний, а все-таки не могут твои визири ловко обходить встречающиеся на нем узкие щели выпущенных для вида законов. Как можешь ты, спрошу теперь я, сравнивать после этого моего мудрого осла с этими дураками?!

Ничего не оставалось сделать падишаху, как согласиться с доводами чабана и, наградив его попоной для ишака, отпустить невредимым из дворца.

Во времена Менгли-Гирей-хана жил в Бахчисарае один кадий. Был кадий-эфенди уже стар и дрябл, сморщенным было его тело, и тряслись руки, но он не давал проходу бахчисарайским красавицам своими ухаживаниями. А у соседа его, как назло, была молодая жена. Вот и прельстился кадий своей соседкой, прекрасной Эминэ. Каждый день, возвращаясь из мечети, проходил он мимо ворот Эминэ и не упускал случая сделать ей какое-нибудь соблазняющее предложение.

- О, джаным, - говорил он ей, и голос его звучал слаще шербета, - твои глаза подобны двум звездам, и взгляд твой обжигает мое тело. Отчего ты не позовешь меня к себе, когда муж твой уезжает из дому?

И говоря так, старый сластолюбец обещал Эминэ угостить ее таким рахат-лукумом, какого не найдешь ни в одной бахчисарайской лавке, и такой халвой, какой не едал и сам константинопольский падишах. И сулил ей такие наряды и украшения, какие не снились ни одной женщине во всем ханстве.

Но напрасны были сладкие речи кадия: верная Эминэ с негодованием отвергала его соблазны. Она рассказывала обо всем своему мужу и умоляла его защитить ее от благочестивого служителя Аллаха. Наконец, когда от назойливости старика бедной женщине стало совсем невмоготу, разгневанный муж придумал средство избавиться от соблазнителя.

- Вот что, дорогая Эминэ, - сказал он, - когда этот пакостник начнет искушать тебя, ты не отвергай его предложений, но ответь улыбкой и пообещай быть более ласковой. А когда я уеду, пригласи его к себе и позволь заигрывать с тобой, пока дело не дойдет до греха. В эту минуту я постучу в дверь, а ты, как будто испугавшись моего неожиданного возвращения, поспеши спрятать искусителя в сундук. Я войду, и уж мы придумаем, как получше осрамить нечестивца.

На этом и сговорились.

На следующий же день, проходя мимо сакли прекрасной Эминэ, хранитель корана начал, как обычно, свои восхваления. Каково же было его торжество, когда он увидел, что красавица не только не возмущается, но, напротив, отвечает ему кокетливой улыбкой. В это время муж Эминэ, подслушивающий из-за сарая, крикнул жене, чтобы она приготовила ему лепешек, так как он уезжает в степь и вернется никак не раньше, чем через пять дней.