Георгий Науменко - Шут, Фома и Ерёма, солдат, пошехонцы и другие…

— Синь кафтан да хорош!

А ему почудилось: «Скинь кафтан да положь!» Положил мужичок кафтан на кочку, а думал на пенёк, искал весь денёк да не нашёл.

Уродилась у нас репа важная, дивилась старуха кажная*. Одним днём её не объехать, не обойти. У той репы половину мы с семьёй целую неделю ели, а другую половину другую неделю. Корку навалили на воз*. Дёрнула лошадка воз да порвалась. Пошли мы в лес, вырубили берёзовый сук, сшили лошадку и ещё на ней три года ездили.

Поехали мы с дедушкой за дровами. Ехали, ехали, приехали в лес. Вдруг встала наша телега и ни с места. Мы и так и сяк, и туда и сюда, стоим. А потом глядим: травинка прилипла к колесу. Так прилипла, что оторвать никак нельзя. Мучились мы, мучились, кое-как эту травинку оторвали от колеса. Едем дальше. Вдруг как пырхнет из-под куста большой волк и полетел, хвостом завертел. Побежали мы куст смотреть. Смотрим: гнездо, а в гнезде семь яиц. Положили мы яйца в шапку и скорей домой.

Вот приехали домой. Сделали гнездо и посадили на эти яйца свинью. Сидела свинья, сидела — высидела семь коров. Теперь у нас молока вдоволь: сами пьём, соседей потчуем да на базаре продаём.

Встал я поутру, обувался на босу ногу, топор надевал, лыжи под пояс подтыкал, коромыслом* подпоясался, кушаком подпирался. Шёл я не путём, не дорогой, шёл на лыко* гору драть. Вдруг увидал: на утках озеро плавает. Я срубил три палки: одну еловую, другую берёзовую, третью рябиновую. Бросил еловую — не добросил, бросил берёзовую — перебросил, бросил рябиновую угодил. Озеро вспорхнуло, полетело, а утки остались.

Еду я, добрый молодец, из-за печки в седле на свинье, топором подпоясался, ноги за поясом. Приехал в небылую деревню, зашёл в избу. В избе бабины конопли на печи попрели*, а дедовы лапти на льду сгорели. А на залавочке* квашня* бабу месит. Я прошу:

— Тётенька, дай мне теста!

А она схватила печь из лопаты и хлысь меня по лбу. Я с этого горя упал да в яму попал. В этой яме три года копал и выкопал себе железцо не велико, не мало, с комарово плечо. Пошёл я в кузницу и сковал себе топорик, не мал, не велик, с игольное ушко. Пошёл я в лес, самое дремучее дерево рубить — крапиву. Раз тяпнул — дерево качается, в другой тяпнул ничего не слышно. В третий тяпнул — крапива медведя придавила. Медведь принялся на меня реветь. Увидел я: на санях дорога едет, выхватил из оглобель* сани и оборонился, от медведя отбился. Оглянулся, вижу: река. Побрёл по берегу, а вокруг всё не по-нашему: течёт река вся из молока, берега из киселя. Вот я, добрый молодец, киселя наелся, молока нахлебался. А на другом берегу ходит бык печёный, в боку нож точёный. Кому надо закусить, изволь резать да кроить.

— Бабушка Арина, ты куда ходила?

— В новую деревню.

— Что в новой деревне?

— Чудеса намедни*: утка ходит в юбке, селезень в обутке, козёл в кафтане, коза в сарафане, корова в рогоже, всех она дороже. А вот всем на диво — дали скоту имя: курочке — Арина, кочету* — Гаврила; свинке — Улита, борову — Микита; овечке — Матрёна, барану — Ерёма; кобылке* — Хаврошка, жеребцу — Мирошка.

Где это видано, ещё где это слыхано, чтобы курица бычка родила, а коза-то раскудахталась, поросёночек яичко снёс, сверчок в норку яичко унёс, мышка печь проточила, муха щи пролила, петух коня задавил, на снегу испёкся блин. А вот чудеса: летит коза под небеса, комар пашет на свинье, заяц скачет на быке. Деревня закричала: озеро горит, солома пожар тушить спешит.

По чистому полю червлён* корабль бежит. Чернобурая лисица на корме сидит. Маленькие лисятки вёслицами гребут, белые зайчатки палубу скребут. Серый волк хвостом рулит, толстопятый медведь из пушки палит. Рыжие белки паруса распускают, а сороки-белобоки в гусли* играют.

Как у нас на Дону — в избе на полу, на крутых на горах — на печи в углах, под зелёною дубравою — под вениками, под кудрявым деревом — под ступою* подрались Акуля с Лёвкою толстыми большими мутовками*. Стреляли они ложками, зарезали горшки плошками*. А круглый пирог в осаде сидел, в славном городе Пёче* пыхтел. Никого они не ранили, только в полон брали в решете воду запирали.

Встретились два мужика — ростовский и московский.

— Здравствуй, ростовский!