Дженнифер Доннелли - Красавица и Чудовище. Заколдованная книга

Анри продолжал свою жуткую нестройную пьесу. Белль молилась, чтобы он и дальше был так же поглощен музыкой и не заметил ее. Подойдя ближе, она увидела, как над ним что — то подрагивает. Нитки! Отто был прав!

Магия графини рассеивалась, теряя власть над Анри. Нитки становилось видно все отчетливее. Они тянулись от его головы, челюсти, плеч и запястий, но больше всего ниток было прикреплено к ногам. Белль проследила за ними взглядом — они исчезали где — то в вышине.

«Какие перерезать сначала? — думала она. — Те, что двигают руками, чтобы он не схватил меня? А вдруг он вскочит и погонится за нами? Тогда лучше отрезать нитки от ног…»

Белль вспомнила злобную ухмылку Анри, когда тот заполучил ее монету. Вспомнила, как он загнал ее в летний домик. Пальцы предательски задрожали, и она чуть не выронила ножницы. Что если Анри заметит ее раньше, чем она перережет нитки? Или они настолько прочные, что она вообще не сможет их перерезать?

Страх и отчаяние чуть не заставили ее бросить эту затею и бежать прочь, но усилием воли она принудила себя остаться.

«Просто обрежь их все разом, — уговаривала она себя, — и монета твоя!»

Расстояние между ней и Анри медленно сокращалось. Четыре метра, три, два… Наконец она встала прямо за ним так близко, что можно было разглядеть каждую криво пришитую заплатку на сюртуке, каждый волосок взлохмаченного парика и каждый винтик в деревянных суставах его пальцев.

Давай, Белль. Смелее!

Она широко раздвинула лезвия ножниц.

В этот момент Анри резко обернулся.

Анри сверкнул на Белль безумными глазами, и его губы скривились в хищной улыбке.

— Нравится моя пьеса, Белль? — спросил он. — Я сам ее сочинил. Называется «Прелюдия к Смерти».

С этими словами он вскочил и выбил ножницы из рук Белль. Они отлетели в сторону.

Белль вскрикнула и дернулась за ними, но Анри крепко схватил ее за запястье.

— Отпусти! — крикнула Белль, пытаясь вырваться.

Но он так сильно сжал ее руку, что от боли Белль рухнула на колени.

— Что такое? — издевательски спросил он. — Тебе больше не нравится эта история?

Отто, прижимая к груди свое шелковое сердце, ворвался в оранжерею.

— Держись, Белль! Я уже бегу! Я спасу тебя!

Он бросился к ножницам, но не добежал — споткнулся, упал и так и остался лежать. Одно его ухо оторвалось, левая нога вывернулась назад.

— Отто, ты ли это? — презрительно спросил Анри. — И что ты здесь забыл?

— Я помогаю друзьям, — ответил манекен, пытаясь сесть.

— Дурень, ты же просто механическая кукла. Какие друзья? У тебя их нет.

— Нет, есть, — упрямо заявил Отто и показал на сердце. — Смотри, что мне дала Белль. Она любит меня.

Анри засмеялся, демонстрируя фарфоровые зубы.

— Любит? Ты не можешь знать, что такое любовь, ты, говорящая куча хлама!

— Ну да, я не знал этого до того, как меня полюбила Белль, — честно признался Отто.

— Она тебя любила только тогда, когда думала, что ты ее отец!

— А сейчас она любит именно меня. Настоящего Отто. Который грохочет, еле ковыляет и плачет масляными слезами.

Анри фыркнул.

— И какая тебе польза от этого? Посмотри на себя — ты старый, сломанный, никому не нужный манекен, ты даже встать не можешь!

Он покачал головой.

— Из всех никчемных человеческих чувств, — продолжил он, — самое никчемное — это любовь. Согласна, Белль?

Белль посмотрела на Отто. Тот попытался выпрямить ноги, а когда это не получилось, пополз, дюйм за дюймом, к лежащим на полу ножницам. Тот самый Отто, который плакал, спотыкался, скрипел и громыхал, но который все равно не сдавался.

Она вспомнила, как миссис Поттс заваривала ей чай и приносила сырные лепешки. Как Люмьер, Когсворт и Плюметт помогали убираться в библиотеке, а Чип рассыпал крошки на снегу.

Они делали это, потому что любили ее. Потому что были ее настоящими друзьями.

А еще она вспомнила Чудовище. Он катался с ней на коньках, хотя ни разу в жизни этого не делал и наверняка набил себе кучу шишек, но он хотел, чтобы ей было весело. Он подарил ей все свои книги, когда узнал, что она любит читать.

Он спас ее от смерти, рискуя своей жизнью в схватке с волками.

«Может быть, я ошиблась, — подумала она, — и Чудовище мне все — таки друг. Не самый покладистый, конечно, но все — таки…друг».

А затем в ее сознании возникли образы падре Робера, Агаты и отца.

И тогда она поднялась с колен.

— Нет, Анри, я не согласна, — сказала она. — Любовь вовсе не никчемная. Она может быть безжалостной, сумасшедшей и чудесной одновременно. Любить тяжело…но это единственное, что имеет значение. Неужели ты не понимаешь?