Сергей Афоньшин - Легенды и сказы лесной стороны

— Надо ей умную шапку сшить. Для того добыть вам зверушек полдюжины самых шустрых да смекалистых, в земле, в воде и в снегу пролазистых, нравом смелых и безжалостных. Как поносит девка такую шапочку, не узнать вам будет родную дочь! Сказал так — и со двора долой. А боярин с боярыней, челядь и холуи о том задумались, каких мехов-зверушек боярышне на шапку добыть. И на хоря, и на куницу, и на соболя думали, а до настоящего не догадывались. Тут, как по зову, показался на боярском дворе парень с речки Керженки с дорогими мехами звериными. Тряхнул связками, мехами куньими да соболиными, и раскинул у ног князя-боярина. Вот отобрали боярин с боярыней меха самолучшие, а зверолову наказ дают, чтобы принес он на боярский двор полдюжины зверушек самых шустрых и смекалистых, в земле, в воде и в снегу пролазистых и безжалостных.

Позадумался малость парень с речки Керженки: «Наказали, как загадку загадали!» А дочка боярская тут как тут, добрая да радостная. Парень-то давно ей по сердцу был. Его кудри-колечки на пальчик навивала, кудряшками играла. Прикрикнули на нее отец с матерью, а она в ответ только пуще к парню льнет, по щеке легонько треплет, гляди того расцелует… Отец с маткой сердятся, а она в ответ:

— Ну что раскричались? Али не видите, что это мой суженый!

Не успели бояре еще больше накричать, как парень заговорил:

— Ладно, добуду вам зверушек полдюжины, каких наказывали — смелых и безжалостных, и принесу к зимним праздникам!

И ушел на свою речку Керженку. Не один морозный день, не одну долгую ночь зимнюю охотился он в урочищах, где водились звери как снег белые, и в земле, и в воде, и в снегу, словно змеи, пролазистые, смелые и безжалостные. И в срок принес князю-боярину полдюжины диковинных шкурок. Залюбовались боярин с боярыней на меха горностаевы. А их дочка к парню прильнула и незаметно колечко ему на палец мизинчик надела. Колечко дорогое, золотое, тяжелое. Ну и ушел парень довольный и радостный. В тот же день приказал боярин отнести горностаевы шкурки горбуну в Кувыльный овраг, чтобы он, не мешкая, умную шапку сшил. И трех дней не прошло, как старикашка готовую шапку в боярские хоромы принес и своими руками на головку боярышни надел. Пошептал, поколдовал — и со двора долой. Вот поносила боярская дочка новую шапочку день да другой, погуляла в ней — и как подменили девицу! Пропали простота и доброта сердечная, засверкали глаза гневом и немилостью. Прислужниц своих норовит и ручкой ударить, и ножкой пнуть. Вместо доброй улыбки только зубки показывает. И от гордости и спеси боярской так и пыжится. На всех шипит, царапнуть да ущипнуть норовит каждого. Настоящая стала недотрога-боярышня. Поначалу радовались боярин с боярыней:

— Ай да доченька! Умнеть начала! Сразу видно стало, что роду боярского! Теперь только жениха ей подыскать знатной крови, богатого.

Только недолго они так радовались. И до родителей добралась поумневшая доченька. Начала она отца с матушкой пощипывать, поколачивать, ноготками царапать, а то и зубками норовит прихватить! Стали сторониться ее родители. Слова дочке боятся сказать — гляди того глаза выцарапает. Так с грехом да со страхом дожили бояре до праздника Ярилы-солнышка с блинами да пирогами, кострами да игрищами. В последний вечер на боярском дворе костер зажгли, парни с девушками хороводом ходили, песни пели, через огонь прыгали. И боярская дочка в горностаевой шапочке тут была. Только все ее сторонились, побаивались. Вдруг появился тот парень-зверолов с речки Керженки. К огню-костру подошел, на игры да гулянье дивуется. Приметила его боярская дочь, узнала, вспомнила. Подбежала к парню смелехонько и давай, как бывало, его кудри-колечки на пальчик навивать и в глаза заглядывать. И так, играючи, парня за ухо ущипнула добольна. И другой, и третий раз!

Ухватил тут кержак ее за руку накрепко и к костру лицом повернул. Заиграло в глазах боярышни отражение жар-костра. И показалось парню, что в глубине зрачков мерцают огоньки хищные, словно глазки звериные. И то ли вслух заговорил, то ли подумалось: «Видал я, живучи на Керженке, всякого, и смертушке в глаза глядывал, а такого дива не видано. Давай-ка, милая, избавимся от наваждения дикого, ума звериного!»

Тут сдернул зверолов с боярышни белую шапочку и бросил в самый жар костра. Никто ахнуть не догадался, как умная шапка огнем обнялась и смрадным дымом взвилась. Осталась от нее груда черная, как живая, корчилась, а по ней огоньки, умирая, бегали — и красные, и синие, и зеленые. И как в столбняке стояла над костром дочка князя-боярина.