Ульф Нильсон - Последнее дело?

За порогом дома стоял туман. Лес был серый и таинственный. Луг — страшный и призрачный. Жаби дрожала, влага проникала под одежду.

У Жаби замёрзло всё, кроме носа — накладной нос отлично согревал.

Она села на пенёк. Мимо в тумане пролетали птицы, Жаби слышала, как они машут крыльями и сипло кричат. Но ничего не видела. Это было жутко.

Жаби стало страшно. И зачем она пошла одна? Надо было немного подождать, и её надёжный сильный друг пошёл бы с ней. Хотя нет, это исключено! Ведь тогда дразнилыцик не посмеет…

Вдруг Жаби услышала загадочные звуки. Вокруг всё шуршало. И стучало. Что это — птица? Или привидение?

Бум-бум-бум, — доносилось до Жаби.

— Эй, кто здесь?

Никто не ответил.

К ней приближались чьи-то громкие шаги. И грозный гул голосов:

Уф, какой ужас. Жаби жалела, что отправилась одна в этот призрачный лес.

— Мама! — пискнула она.

БУМ-БУМ-БУМ!

Ещё ближе. Спасите!

Жаби ничего не могла с собой поделать. Страх вонзил в неё свои когти. Жаби сунула большой палец в рот и начала сосать: чмок-чмок-чмок, сосала она.

Из леса вышла длинная вереница малышей в цветастых жилетах. Мышата, кротята, бельчата. У каждого был рюкзачок с соком и кексами. В руках каждый держал походную палку.

— Привет, мышка! — закричали дети и помахали Жаби.

Последней шла воспитательница-мышь, держа за руку маленького жабёнка. Они остановились. На жабёнке была голубая шапочка.

— Я буду играть в грязи и глине, — радостно пропыхтел он. — Пока?

По-прежнему с пальцем во рту Жаби стояла и смотрела, как дети исчезают в тумане.

Ну надо же, так испугаться загадочного «бум-бум», которое оказалось всего лишь детским садом на прогулке! Да ещё стоять с пальцем во рту! Тоже мне, полицейский.

— Ага! — послышалось в стороне. — Ха-ха.

Перед Жаби на посадку заходила сорока. Её крылья шелестели.

Сорока поцокала клювом. Потом пропрыгала вокруг Жаби, склонила голову набок и прищурилась.

— Кого я вижу! Уж не наш ли это новый поли

цейский? — с ухмылкой сказала она. — Какой дурацкий костюм. Ха-ха-ха.

— Я веду расследование, — серьёзно сказала Жаби.

— Ха-ха-ха. Ведёт расследование, а испугалась детей и сосёт палец. Тоже мне, полицейский! Не забыть бы потом рассказать другим…

И сорока улетела, презрительно хохоча.

Жаби стало стыдно. Как же всё это глупо. Это надо же так опозориться! У Жаби даже заболел живот.

Поскорее бы вернуться в отделение и спрятаться под одеяло.

Комиссар лежал в кровати с закрытыми глазами. Но он не спал. Он думал. В кровати ему думалось лучше всего. Особенно с закрытыми глазами.

Что разрешено? Что запрещено? — думал он. Может, ну его, это правило: разрешается быть добрым и делать то, что не хорошо и не плохо, до тех пор, пока это делать не запрещается? Может, сказать Жаби, что не обязательно читать всю Книгу законов? Ведь в глубине души все и так знают, что хорошо, а что плохо. Книга законов написана в сердце каждого. В сердце!

Он закрыл глаза и прислушался к ровным ударам своего сердца. Ка-данк, ка-данк, послышалось ему.

Тут дверь открылась, и по полу, судя по звукам, быстро пробежала мышь. Но, когда Гордон открыл глаза, никого не было.

Он посмотрел на постель Жаби. Никого.

Вернее, нет. Под одеялом лежал маленький комочек. Комочек дышал.

— Жаби?

— Отстань! — послышалось из-под одеяла.

— Жаби?

— Уходи…

Жаби была чем-то огорчена, и Гордону оставалось только одно. Он встал и оделся.

Потом заварил чай, нарвал цветов и достал один особенно крупный орех, припрятанный специально, чтобы утешить какую-нибудь грустную мышь.

Всё это как раз поместилось на подносе. Потом Гордон взял полицейскую фуражку и завернул её в красную бумагу.